«Девчата». По одноименной повести Б. Бедного.
Театр-фестиваль «Балтийский дом».
Автор инсценировки и режиссер Александр Кладько, сценография и костюмы Алексея Уланова.

Повесть «Девчата», советский вариант укрощения строптивой, больше известна как фильм режиссера Юрия Чулюкина 1962 года. Сайт театра «Балтийский дом» любезно сообщает, что за первый год проката фильм посмотрело 35 миллионов зрителей, при общей численности населении СССР примерно в 208 миллионов человек. Фильм остался в своем времени как знак эпохи, и сейчас его пересматривают «по старой памяти» — в нем все хорошо и уютно, перипетии разрешаются, лучшее с хорошим не борется, а взаимодействует. Я, например, пересматриваю «Девчат» на новогодних каникулах, а не к 8 Марта, хотя тема располагает. Да и в прокат фильм вышел 7 марта 1962 года. Но я-то смотрю в нем историю не о девушках на лесозаготовках, и даже не о любви, нагрянувшей внезапно, — я смотрю о снеге и морозе, о жизни, скукоженной до кровати в общежитии. Интрига (влюбить в себя на спор) удерживает зрительский интерес, но все немного сказочно: лесоруб Илья, у которого роман с красивой Анфисой, вдруг теряет голову от Тоськи-поварихи за ее непокладистый характер. И актеры в фильме — Надежда Румянцева и Николай Рыбников — олицетворяли, конечно, каких-то волшебных лесных духов, в меру озорных и веселых, а не реальных людей, валящих лес на морозе.

Сцена из спектакля.
Фото — Наталья Кореновская.

Из этой сказочности вроде бы и исходит театр, пытаясь представить нам историю Тоси и ее товарок как веселое попурри с танцами и костюмами из разных эпох/стилей/жанров. Спектакль начинается как мюзикл 30–40-х годов прошлого века, быстро скатывается в рок-н-ролл, где умытые, причесанные, веселые девушки в цветных платьях танцуют, как герои из американских 70-х, и вот-вот выйдет какой-нибудь наш «Траволта» и запоет. Но нет, надо же и о работе подумать, и хоть как-то обозначить среду обитания и дело жизни лесорубов. Обернувшись стилизованными работягами в комбинезонах, актеры начинают тянуть свою «лямку» под «Время, вперед!» Свиридова. Вернее, не тянуть, а опускать и расставлять скамейки, которые в качестве основного сценографического элемента висят над сценой и больше всего напоминают подвешенные за узкий край крышки гробов.

Голос от автора (Валерий Соловьев) вкрадчиво предлагает задуматься: может, стоит что-то все-таки взять с собой из прекрасного прошлого в будущее? Но что конкретно взять — не говорит, мол, догадайтесь сами. Интрига подвешена, и весь спектакль я думаю, что из показанного надо взять в будущее. Оно туманно, а вот прошлое в виде анимированного путешествия Тоси по России нам покажут на большом экране, где только что был осенний лес, как на фотообоях. Все вместе — «лес», «зима», висящие гробы скамеек, стилизованная под детскую наивная анимация, танцы и музыка из разных эпох — предполагает какой-то надвременной смысл происходящего. Мол, это могло произойти где угодно и когда угодно. Но прелесть истории Бориса Бедного была именно в тех времени, эпохе, стиле, людях, когда девушка, получившая профессию, мечтает о любви, а не о достижениях передовика производства, не соглашаясь на компромиссы и мещанские радости. К тому же, если читать повесть, то Тося 17 лет сейчас считалась бы young adult, «молодой взрослой», и книга о ее первой любви стояла бы в разделе подростковой литературы.

О. Коробкин (Инженер), Е. Карпова (Анфиса).
Фото — Наталья Кореновская.

Спектакль идет, как по болоту, опираясь на знаковые сцены и монологи фильма, чтоб уже окончательно не утонуть в том, чему он хочет подражать — советской кинокомедии, американском мюзикле, а может быть, добродушной и такой назидательной интонации книги Бориса Бедного. В новой инсценировке появились сцены, которых не было в фильме: мечта детдомовки Тоси о выжившем брате, а не о родителях; горькие слезы некрасивой (по книге, а по роли очень даже красивой) Нади, расставшейся со своим Ксан Ксанычем; ну и судьба Анфисы, у которой не будет детей, потому что аборт и «за все платить надо». Быстро рассказали о несвоевременных любовях и тяжелой женской судьбе в каком-то лесу.

В эпизоде с Анфисой (Елена Карпова) и инженером (Олег Коробкин) актриса пытается проявить сложный характер этой героини, ее обоснованные претензии «первой красавицы» и ущербность, потому что заклеймили «гулящей». Анфиса ведь наказана (как она сама считает) за то, что издевалась над «любовью». Незаконный аборт сделала, наверное, тоже издеваясь, а не страшась остаться матерью-одиночкой. Актриса проявляет это с такой знакомой интонацией всех несчастных героинь советского кино, готовых оправдываться, извиняться за красоту, за неуемную жажду жить и идти просеки рубить или еще куда подальше, что точно переносишься в прошлое.

Мужским персонажам повезло еще меньше, особенно Илье (Александр Кудренко). Если в первом акте его степенность и осанистость притягивали взгляды не только Тоси, то во втором уже ни словом, ни действием ему не дали развернуться. Бродит Илья по пустой сцене, отгоняя поющих «Дежурного по апрелю» Окуджавы в манере блатной песенки. При этом актер пытается сделать своего Илью максимально «не Рыбниковым» и не страдает, уткнувшись носом в подушку, а недоумевает, как это его угораздило влюбиться в этого «недомерка». В эпизоде с золотыми часами он играет то, чего не мог Рыбников, даже в самом легком приближении, — агрессию, а не вспыльчивость. Он разбивает часы не в порыве, а долго и методично вымещая злость. Может, и хорошо, что про этого Илью мы так мало знаем. Про Сашку (Владимир Бойков), жениха Кати (Валентина Коровникова), кроме того, что он поет и танцует, вообще сказать нечего. Этих точно не берем в будущее.

Сцена из спектакля.
Фото — Наталья Кореновская.

Может, надо взять Тосю с ее верой в любовь? Александре Мамкаевой удается сыграть и определенный цинизм детдомовской оторвы, и наивность, обезоруживающую всех. Ее героиня верит, что никто не испортит ей ни первое свидание, ни первую любовь. Тося Кислицина, или просто Кислица, «разъедает» жизни своих подруг и Ильи. Быстро расправляясь со всеми тщательно скрываемыми и оберегаемыми тайнами и скромницы Нади (Наталья Виноградова), и тихони «мамы Веры» (Дарья Юргенс), она не собирается сама ничего скрывать — влюбилась в ирода, да. Но от ее наивной веры в то, что суженый ее любит и свою любовь должен постоянно доказывать («а какой ты мой образ видел во сне?»), Илья впадает в панику и забывает все слова. Опыт, встречаясь с наивностью, пасует и теряет дар речи до конца спектакля. Мамкаева играет такой приятный максимализм «новых искренних» и «новых наивных», что старый мир разваливается на куски.

Так что же нам взять в новый дивный мир?