Спору нет, эффектно: в первую же минуту спектакля (идущего на Новой сцене, где как раз сцены нет, играют на полу в паре метров от зрителей) выходит некто в обтягивающем комбинезоне, по радио что-то типа приговора, и р-р-раз — выстрел, на ноге разверзается страшная рана, кровища брызжет, два — по другой ноге, три — сердце неустановленного лица пробито вот прямо у нас на глазах. Каких высот, однако, достигла индустрия театральных чудес!

«Макбет» — самая мрачная, жестокая и таинственная пьеса Шекспира, и новые технологии очень пригодились, чтобы передать ее липкую удушливую атмосферу, полную ужаса и паники. Режиссер Кшиштоф Гарбачевский и художник Ян Струмилло половину пространства заняли висящим по диагонали экраном. На нем что-то вроде фургона изнутри, металлическая кишка, у которой есть какая-то глубина и почти нет ширины и высоты, так что люди там теснятся буквально друг на друге. Экран транслирует клаустрофобию почти физически.

Простите за спойлер, но изрядное время спустя экран поднимется и откроет эту емкость снаружи. Оператор снимал ее с торца, изображение передавалось online. А актеры, с чьими крупными планами мы уже сроднились на видео, поочередно перемещаются в реал.

В глубине стоит огромная надувная конструкция типа тех, что сооружают в магазинах на потеху малышне. Подиум, колонны, потолок — все надутое, посреди высится здоровенный сувенирный восточный котик-талисман. А у правой стены выстроились натурального вида, но розового цвета скульптуры: носорог, обезьяна и прочая живность. К ним в какой-то момент леди Макбет (Ольга Белинская) присоединит уж совсем диковинного игрушечного зверя, которого до того тискала в руках. Короля Дункана изображает дама — Виктория Воробьева. Убивают его / ее путем удушения подушкой посреди прочих персонажей, спящих вповалку. Кроме обрывков перевода Анны Радловой будут читать стихи по-польски. И петь в эстрадно-мюзикловом стиле. Ближе к концу Алексей Фролов и Филипп Дьячков, играющие Макбета и Банко, резко выйдут из ролей, примутся называть друг друга реальными именами, обращаться в зал, но тут Банко возьми да и застрелись — тем же, что в начале, натуралистическим способом (надо сказать, все актеры работают с равной самоотдачей, хоть и с разной степенью убедительности). Леди сходит с ума и раздевается донага, тут к ней являются какие-то с огромными головами Hеllo Kitty и, честное слово, Чебурашки… Что все это значит?

Это значит, что господин Гарбачевский позиционирует себя как адепта визионерского театра. Не надо доискиваться, зачем котик с носорогом, — бывают в жизни молодого человека состояния, когда и не такое померещится. На самом деле этот тип театра сам по себе не хорош и не плох. Вспомним лучшие спектакли Някрошюса: головокружительные сценические метафоры, поэтические образы возникают не по линейной логике, а как снизошедшие видения. А Кшиштоф Гарбачевский предъявляет тезаурус приемов нынешней среднеевропейской режиссуры — их спекулятивное использование слишком заметно, чтобы довериться этому сну, им заснуть. Потому как он не приснился, а выдуман. Только не говорите «но мы-то тут при чем?» — так называемое современное искусство давно приучило обладателей инфантильного сознания (а других сейчас почти нет) к уверенности в священном праве самовыражаться. И в обязанности окружающих этому самовыражению внимать.

В «Тени» Евгения Шварца принцесса велит Тени занимать ее. Тень: «Хорошо, я исполню ваше приказание. Я буду рассказывать вам сны, принцесса». Та совершенно резонно спрашивает: «А ваши сны интересны?»