Слово «социальный» в театре долгие годы было немодным. Накушались. Но социально-психологические проблемы существуют, хоть ты тресни. Другой вопрос, как их подать. Анджея Бубеня, руководителя Театра Сатиры на Васильевском, волнует тема взаимопонимания людей или толерантности. Последние премьеры Театра именно об этом. Разумеется, ракурсы меняются. «Салемские колдуньи» по Артуру Миллеру — пьеса 1952 года, лет 20 назад шла в БДТ им. Г.А.Товстоногова. Надо ли реанимировать произведение с изрядной сценической историей? Не говоря уже о том, что действие происходит в XVII веке.

За три века почти ничего не изменилось. Только в 1692 г. обвиняли в колдовстве и неверии — в XX в. уничтожали «врагов народа». Стране, пережившей 1937 год, драма Миллера особенно близка. Давно ли по малейшему подозрению, по доносу человека, сводящего служебные или даже коммунально-квартирные счеты, честных людей бросали в тюрьму и расстреливали? В «Салемских колдуньях» любовная обида молоденькой, хорошенькой Абигайль (Светлана Щедрина) породила разрастающийся зловещий ком. Он унес многие человеческие жизни. Но дело не в одной мстительности «белокурой бестии». Большинство американцев из Салема «больны» звериным эгоизмом. Их сознание мечется между «Я хочу» и «Мне наплевать». Не все ли равно, что других вешают — меня-то не трогают. В наше относительно благополучное время ведьм не ищут, однако социальный эгоизм и социальный индифферентизм — тут как тут.

«Все в аду гореть будете!»

Наверно, Бубень, когда выбрал «Салемские колдуньи», думал и о Польше. Испанец увидит в картинах из жизни маленького американского городка свое. Пространство и время спектакля условны. Сценография Елены Дмитраковой предельно обобщена и строга. Уберут доски сценической площадки, и окажутся персонажи то ли в подпольной камере, то ли в адском чане. После первой пластически-музыкальной сцены волхования девушек в лесу режиссер не позволяет себе никаких эффектов. Спектакль энергично и жестко движется к трагическому финалу, казни Проктора.

В 1991 г. Проктора блистательно играл Андрей Толубеев — теперь она перешла к главному протагонисту Театра Сатиры Дмитрию Воробьеву. Проктор грешил, пошел-было на компромисс, но врожденная порядочность не позволила купить жизнь ценой позора и предательства. Воробьев в этой роли более суров, скрытен, чем Толубеев. Слова, в них сквозят сомнения, страх, слабость, вырываются, преодолевая внутреннее сопротивление. Он постоянно напряжен, в душе идет тяжелая борьба. Еще аскетичнее Энн Проктор, его жена (Елена Мартыненко), привыкшая зажиматься и только под конец понявшая, как порушила этой зажатостью свое семейное счастье.

На другом полюсе конфликта лукавый чиновник Дэнфорт (Юрий Ицков). Умный, циничный, дрожащий за свое место в системе. Для него проще отправить на казнь десяток человек, чем признаться в ошибке. Говорить обо всех актерах нет возможности. Перечисление оскорбительно. Не случайно «Золотой софит» 2009 г. был присужден всему ансамблю «Даниэля Штайна, переводчика», предшествующей премьеры Театра. В «Колдуньях» занято 20 исполнителей. Каждый на месте, каждый с большей или меньшей степенью подробности набрасывает социально-психологический портрет своего героя. Может быть, новая работа Сатиры за отсутствием литературной новизны и не будет иметь такого внешнего успеха, как постановка по Людмиле Улицкой, но спектакль сделан не менее сильно и профессионально.

Мир в кармане

Камерный, по сути, Театр Сатиры стремится к рождению публицистических спектаклей большого общественного звучания. Антреприза им. Андрея Миронова располагает не камерной — карманной сценой. И все же Юрий Цуркану ставит здесь многонаселенные спектакли, например, «Бег» по М.Булгакову. Теперь выпустил «Дни нашей жизни» по Леониду Андрееву. Пьеса не совсем типична для автора мрачных символистских произведений, саркастических гротесков, хотя пользовалась успехом до и после революции. Сам автор не без кокетства называл ее в письмах «пустячком». «Дни» легко свести к мелодраме про несчастную любовь чистых душой проститутки и студента, жертв давящих обстоятельств. Цуркану чувствует опасность снижения проблематики и старается дополнениями «подтянуть» драму к «большому» Андрееву. Представление заканчивается монологом автора (Сергей Дьячков) о своем вынужденном бунтарстве (из письма к В. Вересаеву) и окаймляется загадочным бормотанием финки Марии (Андреев последние два года жизни провел в Финляндии).

Однако сама пьеса о бунтарстве не свидетельствует. Напротив, главные герои: Глуховцев, его возлюбленная Оленька (Оль-Оль), вечный студент Онуфрий, эгоистка-маменька Евдокия Антоновна — ничего не могут и даже не пытаются изменить. Правда, в условиях, когда речь идет об элементарном выживании, более сильные (Глуховцев, мать) требуют подчинения более слабых.

Святая проститутка и сводница-мать

Впрочем, «Дни нашей жизни» — не эпизод из реального московского быта, пусть и автобиографическое начало в пьесе тоже очевидно. Андреев писал не только и не столько о тяжелом положении студенчества и девушек-сирот. С точки зрения прозы жизни представительница древнейшей профессии, Оль-Оль, не могла бы сохранить ту идеальность, которая так привлекает в нежной, трогательной героине Полины Толстун. И все же не будем упрекать молодую актрису. Она способна вылепить более сложный образ. В «Дядюшкином сне» ее Зинаида (также продаваемая матерью) многограннее. Здесь прозрачность вполне осознана. Цуркану в «Днях» дорог Андреев-символист, поэтому Оль-Оль — конкретное лицо и абстрактное. Оль-Оль — лучшее, что в нас есть, постоянно насилуемое, ломаемое внешними обстоятельствами. В равной степени, и Коля Глуховцев — влюбленный студент и одновременно судия. Он заставляет нас строго, без снисхождения оценивать собственные поступки. В этой трактовке — явная перекличка с Хлудовым из «Бега», принципиальной и недооцененной ролью Сергея Дьячкова.

Участники центрального актерского квартета продолжают тему лучших своих ролей. Сергей Барковский в Онуфрии предлагает еще одну версию обаятельного и печально-веселого Абрамчика (из «Касатки»), всеобщего примирителя и в то же время человека бесконечно одинокого. Мать и сводница Евдокия Антоновна (Ксения Каталымова) — новая ипостась нервно-веселой проститутки из бродвейской комедии «Сыч и кошечка». От острой комедийной актрисы потребовалось срочно ввестись на роль, да еще возрастную. Мы узнали от Каталымовой трагикомическую историю женщины, которая прозябает в искусственной, лихрадочно-суетливой жизни, каждодневно уничтожая собственную дочь. Если Онуфрию ближе пассивное приспособление к обстоятельствам, то Евдокии Антоновне — агрессивное.

Художник Владимир Фирер, борясь с мизерными размерами площадки, выстроил дощатый зигзаг, позволяющий разместить опять же (как и в «Салемских колдуньях») 20 персонажей. Зигзаг — образ противоречивости, переменчивости судьбы. «Зигзагом» движется и постановка Цуркану: от лирико-драматических сцен Толстун и Дьячкова к излишнему жанризму массовых эпизодов (особенно жанризм сказывается в эпизоде с пьяненьким, глупеньким подпоручиком Мироновым-Ярославом Воронцовым). Сохранить единую атмосферу действия или обнажить смысловые контрасты режиссеру пока не удается.

Две предновогодние премьеры, хотя и прозвучали диссонансом на фоне остального, по преимуществу, развлкательного репертуара, но, надеюсь, станут чем-то вроде бродила. Публика пока голосует ногами против публицистических спектаклей по Бертольду Брехту. Но «вода камень точит». Может быть, театр и пробьется к таинственной субстанции, именуемой душа, сквозь плотную броню эгоизма и равнодушия. Герои двух спектаклей беспомощны перед злом. А мы?