Одна из главных идей Первого фестиваля театра в нетеатральных пространствах «Точка доступа», завершившегося на днях в Петербурге, состоит в децентрализации театральной жизни города. О спектакле «В сторону белого КАМАЗа» специально для «Театрала» размышляет театровед Александра Дунаева, житель петербургского района Удельной.

Все спектакли «Точки доступа» игрались вне классических театральных пространств, и неудивительно, что две из четырех работ, включенных в программу, были сделаны в жанре променад. «В сторону Белого КАМАЗа» — первый опыт театрального исследования питерских окраин. То, что он состоялся именно в районе Удельной, можно назвать счастливой волей случая. С «гением места» у питерских окраин вообще-то неважно. Если «центр» предельно мифологизирован, каждый квадратный метр Невского проспекта, Васильевского острова, Петроградки, Сенной щедро обработан перьями классиков, то Удельной не очень повезло. Сонная окраина, в дореволюционном прошлом район дач — не аристократических, конечно, как на Елагином или Каменном островах — так, середнячок.

Впрочем, унылым безрадостным местом Удельную назвать нельзя. Уютный зеленый уголок, который сравнительно удачно пережил и хаотичную застройку 1990-х, и нашествие строительных капиталов 2000-х. Здесь жители привыкли защищать свой покой — каждый кусочек земли под новый элитный дом район отрывает боем и обманом, ведь чтобы положить лишний кирпич непременно придется снести очередной невесть как сохранившийся деревянный домик или спилить яблоневый сквер. Народ, как и везде, не стесняется бросать окурки мимо урны, но при этом каждый бомж знает, что где-то в округе гулял Александр Блок; и даже написал «Незнакомку»; и еще Петр I сажал какие-то деревья на месте нынешнего Удельного парка; а уж Ярославские бани вообще самые лучшие в городе.

Все это, кажется, приняли во внимание создатели спектакля, что не помешало им изрядно поиронизировать над местечковым сознанием, создав конструкцию совершенно универсальную, с «духом милой старой Удельной» связанную лишь опосредованно. Нет смысла говорить, что история про Одиссея, Колобка и Белый КАМАЗ не очень походит на краеведческие изыскания — имена драматурга Всеволода Лисовского, режиссера Веры Поповой и художников Александры Ловянниковой и Леши Лобанова тому порукой. Миф о белом КАМАЗе и все сюжеты, вокруг него проросшие, — головокружительное фантазирование, хоть и вдохновленное рассказами реальных «речевых доноров».

Понятно, что такие метафизические путешествия короткими не бывают. Вот и в нашем случае прогулка занимает больше двух часов — в два этапа, правда, с антрактом. На первом этапе зритель получает вдоволь информации и визуальных ориентиров: карта, комикс с историями из жизни черного пуделя Тихона, расшифровки встречаемых на пути значков. В блужданиях мимо двухэтажных домиков и по аллеям парка постепенно, снежным комом, множатся сюжетные линии, масштабы событий разрастаются, словно в кривых зеркалах. Безобидные приключения Тихона, с которого так весело стартует сюжет, оказываются частью античного мифа, к которому робко примешиваются сначала гетевская история Фауста и символика древнегерманских рун, потом народный фольклор, история короля Артура, древнеегипетский культ кошки и далее, далее, пока вся конструкция, поданная на «пацанском» сленге, не обретает черты поистине шизоидные. Но вот в чем штука — чем более невероятными и запутанными становятся приключения пуделя и Ко, тем больше они отрываются от реального места событий, возвращая этому месту первозданную свежесть. Пацанчик Одиссей мог потерять своего Тихона и в Таврическом саду, и в Летнем, а сам пудель, гроза минипигов и той-терьеров, мог с таким же успехом гоняться за своей возлюбленной Бусей по дворам на проспекте Большевиков или КИМа; демонические белки могли смеяться в любых других кустах, и даже не обязательно при железной дороге, а Троянских войн хватает и в Купчине, и в любом «на районе» нашей необъятной родины. Когда на очередном этапе прогулки печальный голос актера Жени Анисимова убеждает через наушник, что все не то, чем кажется, что чихуахуа Буся на самом деле дракон, лиственница — ясень, а пустое место — сиреневый кустик, и заставляет при этом смотреть на потрясающие развалины какого-то дома с ротондой, то только ленивый не отвлечется на эту великолепную груду камней, не погуглит и не выяснит, что это вовсе не усадьба, а бывший ресторан 1930-х годов постройки, и что Женя, в конечном счете, прав. Совсем не то, чем кажется.

Но главные приключения впереди — никакие демоно-белки и пьяный Ахиллес, спящий в песочнице, не страшны, если у тебя в руке карта. Лишить ориентиров — значит лишить почвы под ногами. После антракта у зрителей забирают все бумажки и направляют, собственно, в неизвестное. В этот момент включается механизм еще одного мифа, на который намекает уже само название спектакля. В сторону Белого КАМАЗа — это, конечно, оммаж прустовским «стороне Свана» и «стороне Германтов». У Пруста есть еще и третья сторона, та самая «сторона неизвестного», которую он и призывает читателя выбрать. «Неизвестное» выступает у автора как философская проблема. Ясный, осмысленный взгляд на вещи, к которому можно прийти лишь собственным путем, минуя навязанные извне алгоритмы. Вторая часть спектакля — в некотором смысле игра с категорией «неизвестного», которым оказывается тот самый Белый КАМАЗ, куда некогда сел один из героев, Колобок, — «и с тех пор его никто не видел». Мы хоть и не колобки, но тоже садимся в КАМАЗ, и не важно, что это не КАМАЗ, а ЗИЛ, и он не белый, а коричневый. Все вокруг ведь не то, чем кажется. КАМАЗ движется куда-то и высаживает где-то, откуда зрители, получив планшет, должны послушно двигаться за уже знакомым Тихоном. А черные пудели — они известно куда ведут, вот и участники спектакля проходят, как через черную дыру, через съеживающееся мифологическое пространство, похожее на пульсирующее сознание помешанного Рашида, прямиком к Аиду. Здесь зеркала как будто поворачивают на 180 градусов, и славные троянские времена съеживаются до нелепого анекдота. Герой Одиссей влюбляется в карлицу — Афродиту удельных масштабов — и ныряет в полуусохший пруд — местный ад.

Опасность мифов в их нестабильности, недосказанности. Живущее мифом сознание уязвимо и ведомо. Мы не знаем, что там на самом деле случилось с пацанчиком Одиссеем, но вот механики из кинотеатра «Уран» и правда сходили с ума, не выдерживая «разности давления» между фантазией и реальностью. Об этом рассказывает с фонограммы интервью бывший директор кинотеатра, и не верить ему нет никаких оснований. Собственно, кинотеатр «Уран», то есть пространство, созданное «кормить» людей сказками, и оборачивается тем самым Аидом. Финальная инсталляция иронизирует над преисподней в духе всего спектакля — несколько сломанных рельсов, по которым местная Вельва когда-то возила отвоевавших пацанчиков в Вальгаллу, старая печка и, вот, механики с помутившимся рассудком. Что противопоставить опасной, захламленной мифологией (если уж актуализировать, то идеологией) реальности? Намек на Пруста дает повод поразмышлять о жизни как «усилии во времени», а визуальные материалы и архитектоника спектакля, как будто следуя за французским мыслителем, акцентируют внимание на объектах реальности, которые в повседневной жизни для нас не существуют — просто потому что мы не даем себе труда их видеть. Вот, дерево, а вот пространство между урнами у входа в магазин, или «запорожец», печально приткнувшийся в сквере, или покосившийся деревянный забор, который художники будто специально принесли из какой-то деревни ради красивого кадра. Реальность Удельной, как и любого другого удела в любом уголке мира — она не в троянских войнах, она в этих неповторимых моментах, проскальзывающих мимо нашего восприятия.