Тем, кто не успел увидеть новый эпизод театрального сериала «Три толстяка» в БДТ, не повезло: большая сцена закрывается на очередной ремонт для устранения последствий предыдущего ремонта как минимум на полгода. Своими соображениями о спектакле делится Глеб Ситковский.

Самый диковатый и разлапистый в режиссерской биографии Андрея Могучего спектакль, способный и возмутить, и восхитить, стоит признать обязательным к просмотру.

«Ну что вы начинаете? Нормально же общались», — могут расстроиться фанаты «Толстяков» (а таких в Питере предостаточно), подсаженные раньше на увлекательное повествование в цирковой манере. В «Учителе» сломалось все, что только возможно — и время, и пространство, и нарратив, и жанр, и даже простая логика устного счета: дважды два больше не четыре, а после первого («Восстание») и второго («Железное сердце») эпизодов сразу идет седьмой. Странствуя по вселенной Юрия Олеши, Тибул с Гаспаром Арнери вдруг оказываются заброшенными черт-те куда — то ли в пустыню, то ли на другую планету, то ли в лабиринты собственного сознания.

Если делить седьмой эпизод на эпизодики помельче, то вычертится такая полижанровая структура.

1) Увертюра: идиллические картинки из детства под звуки Моцарта. Где-то в глубине сцены сияет огнями потерянный рай — папа, мама, сестра, дедушка, домашнее застолье. Маленький мальчик Ваня (Лаймон Ронис) выбегает из отчего дома на авансцену и выкликает собственное будущее: «Эй, эй, эй!».

2) Атмосферная и почти бессловесная киношка в стиле дизель-панк, где кто-то вспомнит «Кин-дза-дза», а кто-то — «Безумного Макса» (художник Александр Шишкин). Доктор Арнери (Александр Ронис) и Тибул (Виктор Княжев) увязают в песках. Гаспар молчит и влачится в пустыне мрачной, подобно пушкинскому пророку, а однорукий Тибул бормочет что-то невыразимое, но суть его бессвязного лопотания такова: «Где мы, как отсюда выбраться и что делать?». На вопрос «Где мы» так и не будет дано ответа, но кажется, мы вместе с героями попали в наш собственноручно созданный ад. Тибул ввязывается в стычку с набежавшими молчаливыми тенями, теряет вторую руку и окончательно утопает в барханах, более никак не участвуя в действии.

3) Нон-фикшн. Гаспар получает в спутники собственного Вергилия, который, не сдвинувшись с места, поведет его дальше по всем кругам ада в этой «Божественной комедии». В роли Вергилия — его учитель Иван Ильич Туб (Сергей Дрейден). Гаспар наконец обретет дар речи лишь для того, чтобы задать все те же недоуменные вопросы: «Где мы и что вы здесь делаете?». «Да на базе мы, — желчно усмехается Иван Ильич, — а я здесь сторожем». Действие безнадежно завязает в песках, чем-то напоминая то ли «Счастливые дни», то ли «В ожидании Годо» Беккета. Поскольку время окончательно сломалось и, хоть убей, не желает двигаться, учитель и ученик устроят прямо на сцене импровизированный лекторий в стиле «Постнауки». Главные темы: что есть время (использованы рассуждения итальянского ученого, обитателя сталинских «шарашек» Роберто Бартини о «стреле времени») и что есть человек и почему он готов бесконечно страдать и доставлять страдания другим. В качестве видеопособия — документальный фильм «Повинуемость» (1962) о знаменитом эксперименте Стэнли Милгрэма, где учитель бьет ученика разрядами тока, с каждым разом получая от этого все больше удовольствия. Лекция будет подкреплена цитатами из Мамардашвили, Гурджиева и Пятигорского. Удивительно, но слушать рассуждающего Дрейдена можно бесконечно. Недоумеваешь, конечно, но оторваться от всего этого философского трэша невозможно. Если уж и попадать с кем-то в ад, то берите в спутники Дрейдена, не прогадаете.

4) Волшебная сказка по мотивам «Холодного сердца» Вильгельма Гауфа и «Тараканища» Чуковского. Откуда-то из глубин памяти Ивана Ильича всплывает история щуплого детдомовца Вани (того самого пацана из пролога), который пожалел и не стал давить маленького таракашку, а тот возьми и обернись рыжеволосым Тараканьим Царем (Анатолий Петров). То ли это Тараканище (Анатолий Петров) из текста Чуковского, то ли Михель из сказки Гауфа, который искушает Ваню и забирает его горячее сердце, меняя на камушек в груди. Конечно, это дьявол, кто же еще. Хозяин той самой базы, где Иван Ильич — сторожем. Теперь понять бы только, как Ваня попал в детдом. Кстати, к этому моменту выясняется, что у Ивана Ильича в спектакле три ипостаси: рассказчик в исполнении Дрейдена, маленький Ваня с горячим сердцем и Копия Ивана Ильича (Борис Заруцкий) с камнем в груди, не способная выдавить из себя ничего, кроме бессвязного эхолалического бреда.

5) Советская музкомедия на музыку Владимира Розанова. Безмятежное Ванино детство с папой-авиаконструктором, мамой-концертмейстером, старшей сестрой-пионеркой, комическим дедушкой и портретом Сталина на домашнем пианино. В этом отрывке невозможно не увидеть отсылок и внутренней полемики Андрея Могучего с одним из самых значительных спектаклей Константина Богомолова «Слава» по тошнотворно-оптимистической пьесе сталинского придворного поэта Виктора Гусева.

6) Трагифарс. Портрет Сталина и Тараканий Царь сливаются воедино. Это Ванин «воображаемый друг», который отнимает у него сначала папу, отправляя того на растерзание энкэвэдэшникам, затем маму, а после, как и полагается дьяволу, подвергает героя последнему искушению. Теперь отказаться нужно не только от горячего сердца, заменив его холодным, изготовленным в строгом соответствии с ГОСТом на советской фабрике сердец, но и от папы, врага народа. Здесь-то мы и входим в девятый круг ада, где, согласно Данте, обитали самые страшные грешники — предатели. В пасти у Люцифера, как мы помним по «Божественной комедии», болтались Иуда, Кассий и Брут, а в спектакле Могучего в роли Люцифера — зубастый отец народов Сосо Джугашвили, пожирающий собственных детей в пионерских галстуках. Иудами оказываются и Иван Ильич, предавший своего родного отца и потому обреченный на вечные муки в зубах приемного, и ученик Гаспар Гарнери, предавший учителя.

Может, и всем нам, отказывающимся от собственного прошлого, место там же, в пасти Люцифера? Дополнительный сюжет седьмого эпизода " Трех толстяков" — конечно, в том, что в театр приходят те же самые зрители, которые еще три года назад радостно, на голубом глазу аплодировали стихам Виктора Гусева «Сталин — сын трудового народа, а я — трудового народа дочь» в «Славе». Вопреки утверждениям о том, что Богомолов занялся реабилитацией сталинизма, я убежден, что он, подобно Стэнли Милгрэму, поставил тогда эксперимент над зрителями. Истинное действие богомоловской «Славы» происходило вовсе не на сцене, а в зале, и героями спектакля становились все мы (ну ладно, не все, но добрая половина публики точно), готовые и сейчас, век спустя, довериться по-доброму подкупающим интонациям нашего воображаемого друга Сосо, прихода которого мы до сих пор ждем. Изживая двойственность того спектакля, худрук БДТ Андрей Могучий перевернул эту историю и поставил запальчивый и не оставляющий сомнений спектакль: ваш воображаемый друг, ребята, ¬— это Сатана. Яритесь, если хотите.