Сыграли в Мариинке мюзикл. «Моя прекрасная леди» называется. Кто вещь сработал, непонятно. Какое-то шоу, какой-то Габриэль Паскаль (снял зачем-то фильм в 1938 г.), Лоу (который, на самом деле, Лëве), почти Гейне (правда, Габриэль, а не Генрих) и еще штук 20 соучастников в программке. Актеров по всему городу искали: в Александринке, Комиссаржевке, Музкомедии, на Фонтанке по сусекам скребли. Еще и совместная постановка с Театром Шатле. Что значит совместная? Говорят, 100 костюмов шили в Петербурге из 300. Хотелось бы знать, мусорщиков или аристократов? Кастинги проводили отчаянные.

Впрочем, всякие там кастинги, холдинги — не нашего ума дела. Мы хотим, мы имеем право, мы должны (по выражению славного мусорщика-философа Альфреда Дулиттла) получать удовольствие в театре. И мы его получим, как бы театр не сопротивлялся. Прежде всего, от этого самого Шоу. Писатель, заметьте, англичанин, сочинил сказку для взрослых. Вот, дескать, можно извлечь существо из канавы, совершенно не приобщенное к культуре, и в течение нескольких месяцев наукой, воспитанием превратить его в мадам Помпадур или герцога Орлеанского. За такую обнажившуюся перспективу можно автору руки целовать и еврами его осыпать до каблуков. Учитывая, что сегодня тысячи цветочниц и мусорщиков в нашей державе принимают ванну из роскошеств, сюжет архиважный.

Правда, мюзикловые художники Ф. Лоу и А. Лернер в 1956 г. выставили английский аристократизм по-американски, из вторых рук. А мы и подавно сместили в сторону нашего демократизма. Помните, у Зощенко: «Чулочки на ней фильдеперсовые, зуб золотой» — вот тебе и аристократка. У Элизы пирожное мимо носа проносят — она только подвывает от обиды. А наша «аристократка» четвертое пирожное «цоп с кремом и жрет». Или в «Мандате» Н. Эрдмана. Кухарка Настька переоделась великой княгиней Анастасией. Но в «приличном обществе» некому ее разоблачить, потому что «приличное общество» рассосалось. «Если бы наше правительство принцесскую жизнь знало, — расстраивалась кухарка, — разве бы оно такую жизнь ликвидировало?» Нынешнее правительство и хотело бы вернуться к «принцесской жизни», но поздно. О недостаче аристократов остается только локти кусать и заусеницы облизывать. Ну, еще театр остался, где показывают иногда про красивую жизнь.

На премьере «Прекрасной леди» мне в ложе место досталось. Не то, чтобы царская, но маркизская. Уткнул нос в золоченую колонну, пыльную занавесочку и одним глазком на оркестр со сценой смотрю. В оркестре после анархичного бреньканья на арфе и пиления по щипковым инструментам появился французский дирижер по фамилии немецкого поэта Гейне. Что-то начал напевать себе под нос, а заодно и руками замахал. Получилась веселенькая, энергичная музыка. Дай ему бог здоровья!

Когда на сцену фонариками засветили, стало скучнее. Какая-то декорация с колоннами из провинциального театра эпохи Возрождения. Якобы, перед нами королевский театр Ковент-Гарден. Художник из Парижа (Тим Хэтли) декорацию на себе вез. Целый год, наверно, вëз, так как совместная премьера состоялась в ихней французской столице год назад. Перед колонками толпа бесхозная, и снег идет. Для России французы старались — а у нас, кроме снега и белых медведей, ничего не бывает.

Кругом театральный разъезд (бежит народ после Вагнера со страшной силой), хотя разъезжаться нечему — ни «Запорожцев», ни квадриг лошадей. Одно воображение развивай. У аристократов-меломанов под ногами путается и визжит, квакает нечто бесформенное и бесполое. Как потом выяснилось, это и есть «прекрасная леди». Мне говорили компетентные люди, будто Элиза Дулиттл на цветочном этапе редко удается актрисской братии. Даже к звезде экрана Одри Хепберн были претензии у какого-то Оскара, а она по 12 часов в сутки штудировала произношение лондонских кокни. Если уж к нам перескочить, то Констанция Роек (в Малом театре), Елена Юнгер (в Театре Комедии), Татьяна Шмыга (в Московской Оперетте) тоже не слишком были похожи на подзаборных. Исходное воспитание пëрло! Зато теперь всë в порядке. Хотя с метаморфозой в нутро леди, наоборот, туговато.

Словом, много я слыхал Дулиттлей на сцене, в кино и телевизоре, однако такого еще не наблюдал. Уж на что у нас в спальном районе говорят свободно, но хоть два слова понять можно. Здесь в первых двух картинках ни одного! Хорошо поработали режиссер из далекой Канады Роберт Карсен и его верный помощник Оливье Фредж. Наверно, режиссер знал, что оперные актеры говорить не могут (Элизу как раз путем многомесячного отбора взяли из своих, мариинок). Знойная осетинка Гелена Гаскарова поëт довольно сладко, на уровне второй Международной премии, но как заговорит — согласные застревают между зубов. И держится соответственно. Руки, ноги неправильно кладет.

У Хиггинса в оригинале всë ж таки глаз наметанный. Он под капустной кочерыжкой подсмотрел фотомодель. Штука в том, что Элиза, как ее не крути, должна быть обаяшка. К вышеназванным девушкам, игравшим Дулиттл, можно прибавить Алису Фрейндлих, Зою Виноградову, Елену Яковлеву — все были по-своему зовущие. Хотелось их пожалеть и приласкать. Гаскарова — из наших аристократок. Суровая, деловая женщина. А нам подавай хорошеньких профилей. Не скажу, будто в городе нет. В Музкомедии — Тамара Котова, в Мастерской Козлова — Полина Воробьева, В Молодежном — Елена Радевич, Ольга Медынич. Да мало ли… А что касается пения… И отобранные по кастингу поют с микрофонами. А то еще имеется опыт раздвоения в «Сказках Гофмана»: одна поет (Лариса Юдина), другая улыбки строит (Полина Толстун). Вместе как-то справляются. Как и незабвенная Хепберн с певицей Марни Никсон в фильме 60-го года.

Ну, да ладно. Имеем Гаскарову. «Ей аплодировала Тулуза!» — кричат мне из закулисья. Так ведь она там, в Дордони, наверно, не цветочницу изображала? Под конец «Прекрасной леди» звезду притулузья одели в классный вечерний костюм. Одно плечико в чем мать родила. Ну, думаю, вылитая Одри. Тут-то и принесли овчинный тулуп (художник по костюмам Энтони Пауэлл). Похоже, Пауэлл вдохновлялся, главным образом, туалетами вохровской охраны. В общем, тулуп стоит отдельно, Элиза — отдельно. Только в трансильванском посольстве могли принять такое за принцессу, даже за венгерскую. Вампиры с гор — чего удивляться. У них, кстати, и королева сильно впечатлительная (Валентина Панина). Очень волновалась, не сделали бы чего с сыном. Пошла поближе проверить подслеповатыми глазами, как он там с незнакомой девицей вальсирует, обнимается.

С точки зрения аристократизма разве что миссис Хиггинс (Ирина Вознесенская) чувствовала себя на сцене вольготно. Маму она играла еще в Александринке, так что дело привычное. И роль почти учить не надо. Приятная старушенция. Всë улыбается. Элиза на скачках в аристократическом местечке Аскоте говорит натурально: «стибрил», «кокнул», «задница», а она не нарадуется. Я-то думал, у высшесветской женщины кондратий случится. А она хоть бы хны. Эх, попил бы я чайку с такой милой миссис Хиггинс, да уж больно она для аристократки без осанки. Впрочем, если для императорской Александринки это было хорошо, то для нас с канадским режиссером и подавно. Видно, в Петербурге никого с железной спиной не осталось. А зачем?

Я уже не говорю о массовом аристократизме. То есть, на скачках и в посольстве. Хиловато одеваются аристократы, доложу я Вам. Один мой знакомый, из ансамбля песни и пляски Российской армии сказал по такому случаю: «Мюзикл должен быть либо шикарным, либо никаким». Хорошо ему в строю шикарничать! А кризис? Откуда ж взять деньги на портных типа Сесила Битона (он для фильма Джорджа Кьюкора шляпки кроил)? Я как прочитал в жëлтой прессе: «Всемирно известный режиссер Роберт Карсен привлекает своим непревзойденным минимализмом» — сразу понял: «Этот нам подойдет». Других режиссерских достоинств, кроме минимализма яркости, в нем не обнаружил. Карсен, почтительно пришаркивая штиблетом, следует за фильмом Кьюкора, но получается почему-то в три раза хуже. «Он в Ла Скала сезон открывал!» — хвастаются в пресс-релизах. Как говорит русская народная поговорка: «Не всë то золото, что Ла Скала».

Возвращаясь к массовому аристократическому кардебалету с легкой подтанцовкой, должен признать: задачу обличения капиталистического общества этот контингент выполнил. В мюзикле смеются над автоматизмом и безжизненностью гранд-дам — пожалуйте, кушать. Хотя в фильме человеко-автоматы разнообразны и забавны — мы-то не можем тратить время и нервы заезжего балетмейстера Линна Пейджа. Стоят в глубинке статисты, понемногу поворачиваются — и спасибо!

Есть, правда, мнение у отдельных товарищей, что без выдающейся хореографии мюзикл не существует. Ну, не знаю. Может, у них, в еврозоне, или на Бродвее не существует. Вот и поезжайте в Мулен-Ружи, если очень хочется. А для нас главное — смысл. Впрочем, пара плясок тоже в сенсационной премьере наличествует.

Это когда Элиза после ночной переработки поет: «Я танцевать хочу». Пяток горничных держит ее за конечности, чтобы не сиганула в оркестр. Кстати, все исполнители порываются доложить наболевшее миловидному дирижеру Гейне. Так их и тянет к рампе. А уж танцевальную вакханалию приберегли к финалу. Пьяная гоп-группа исполняет номер: «Поведите меня скорее в церковь». С энтузиазмом скачут люди, опущенные на дно общества! Задушевно валяются по полу! А костюмы? Как хороши, как свежи были семейные розовые панталоны у веселых женщин — их демонстрацией бесконечно радуют публику! Видимо, эти костюмы и шили в культурной столице России.

Известно: два главных хита в мюзикле от мусорщика Альфреда Дулиттла: «Если повезет» и «Отведите в церковь». Мариинка не пожалела для этой роли своего личного мастера, лауреата всех и всяческих конкурсов Андрея Спехова. Разве не мастер? Сегодня Онегиным или маркизом Позой надрывается, а завтра позирует в роли грязного, глупого Дулиттла. В американском фильме скучно: среди шантрапы, в кабинете Хиггинса, отплясывая на мальчишнике перед свадьбой, артист Стенли Холлоуэй неизменно естественен и уверен в себе. Спехов тоже последователен: везде неестественен и, мягко говоря, кривляется. Я бы ему наследство не оставил.

Но куда это нас занесло? Спустились на самое дно, а наверху остался ходячий интеллект, профессор Хиггинс. Кто же он, спрашиваю я Вас: злобный эгоист или душка-тенор? Карсен, потрудившись на кастинге, отобрал двух Хиггинсов на два вкуса: хотите — симпатичный, умилительный Валерий Кухарешин из Молодежного театра (он играл премьеру), хотите — недавний герой-любовник из Театра Музкомедии Александр Байрон (эгоист и красавец хоть куда). Оба, либо еще (Кухарешин), либо уже (Байрон) не поют. Про Байрона ничего не скажу, хотя многократно видел в оперетке и даже активно аплодировал в роли старого уголовника Фьюджина (мюзикл «Оливер»).

Кухарешина люблю, поэтому печенкой чувствовал, как у него сердце уходит в пятки, когда надо влезать вместе с оркестром в речитатив. Оставим шутки, господа! Партия циничного лингвиста чрезвычайно сложна. Особенно если ты почти никогда не пел (только в «Трехгрошевой опере» под рояль) и не играл на большой сцене. Сложнее, чем у Элизы. Она-то временами может заливаться соловьем по-оперному. Хиггинсу нужна сверх-дикция и сверх-музыкальность, чтобы монологизировать под оркестр, «почему англичане не умеют» (в 1-й сцене) или, «почему женщины не похожи на мужчин» (в последней). Лично я, забившись в уголке ложи над сценой, не понял ничего из пропетого Кухарешиным. Хорошо, в висячей строке английский текст показывали для истинно дорогих гостей Театра.

Вообще-то в «Моей прекрасной леди» (и «Пигмалионе» с ней) — ситуация театральная. Режиссер-Хиггинс мучается с «актерами», пытаясь добиться хоть малейшего понимания и точности. В одном интервью Кухарешин восхищался, как тщательно с ним работали в Мариинке. Кто работал и сколько, не пояснил. А ведь требовалось научиться с нуля. В Консерватории этому учат 5 лет и не всегда с результатом. Но его взяли-таки «в цветочный магазин», хотя качество микрофонов вкупе с искусством звукооператора уничтожило и полученные достижения. Ну, играет он, конечно, почище оперных. Опыт! Народный артист! Обаяние! И не хочу я придираться. Руками размахивает интересно, словно джентльмен.

Только всегда меня смущало: с чего это наши артисты думают, будто Хиггинс не умеет себя вести. Нельзя же верить его маме. Конечно, на фоне герцогов и баронов не удовлетворяет правилам хорошего тона. Но воспитание у него врожденное, высокое происхождение шибает за версту. А у нас, в Мариинке, сюжет получается смешной: Элиза учится вести себя по-приличному, а Хиггинс, по мере педагогического эксперимента, становится всë бескультурнее. Будто заразился от ученицы. Последнюю точку в своем падении ставит буквально перед самыми поклонами. По тексту, ублаготворенный победой эгоист произносит коронную фразу: «Куда задевались, черт побери, мои туфли?!» Но режиссер Карсон не прост и щедр. Он в довесок дарит публике пантомиму.

Элиза с помощью обслуги сметает вещицы с письменного стола хозяина и стелет сельскую скатëрочку в цветочек (хотя часом раньше Хиггинс говорил, что не переносит цветочный узор). Опять же ставит пару букетов по бокам (вроде тех, что выносят капельдинерши). И одно кресло. Естественно, в кресло садится Хиггинс и возлагает ноги на скатëрку. Элиза делает ручкой этак: мол, не правильно себя ведете, товарищ Хиггинс. Вот и весь хеппи-спектакль.

Я к чему это веду. Не изумляюсь я, в отличие от наших СМИ: «Ах, в Мариинском театре поставили мюзикл». Пустяки. Дело житейское. После Рихарда Штрауса пополам с Леошом Яначеком можно и мюзикл показать нормальному люду. Кто при деньгах. Поучиться играть, будто в драме, тоже полезно для разнообразия. Но если уж стибривать новинки с иностранцев, то лучше, как в Музкомедии «Бал вампиров». А то слезы капают при взгляде на академические потуги быть игривыми и легкими. Позвали бы лучше нашего местного Хиггинаса — может, он бы за годик довел спектакль до ума. «Тщательнéе, надо, тщательнéе» — говорит наш классик. А то обидимся и будем ждать, пока в Англии снимут объявленный римейк фильма 1960-х годов «Моя прекрасная леди». Там, говорят, Элиза симпатичная (Кэри Маллиган), хотя и с подбородком.

Впрочем, на вкус, на цвет…Мы имеем право, мы хотим, мы должны получить удовольствие в театре, одевшись в кои веки прилично и заплатив приличную сумму за места и буфет. Рядом со мной сидели в ложе две российские лизы дулиттл, лет по 18. Десять букв свободно проглатывали при интеллектуальном общении. Им спектакль очень понравился. Может, и мне не зарываться?