Когда—то Рубен Агамирзян делал свой дипломный спектакль в Александринском театре. Посмотрев прогон, главный режиссер Леонид Вивьен вынес вердикт: «Гарниру много. Зайца нет».

Если у вас в труппе не имеется Гамлета, не надо ставить «Гамлет». Если нет актрисы на роль Элизы Дулиттл, вряд ли стоит браться за «Пигмалиона» и за мюзикл «Моя прекрасная леди», который композитор Фредерик Лоу и либреттист Алан Лернер сочинили по этой замечательной пьесе Бернарда Шоу. Вот, собственно, и все. Остается добавить про гарнир.

Маститый канадский режиссер Роберт Карсен, поставивший этот спектакль в 2010 году в парижском Театре Шатле, а нынче перенесший его в Мариинку, логично полагает, что, поскольку «Леди» — не опера с речитативами, но драма с пением, которое занимает четверть времени, главные роли должны играть драматические актеры. На профессора Хиггинса пригласили Валерия Кухарешина из Молодежного театра, его матерью стала Ирина Вознесенская, несколько десятилетий прослужившая в Александринке. Кухарешин — ученик Аркадия Кацмана и Льва Додина, выпускники этой легендарной мастерской в Театральном институте отличаются отменным владением сценической речью — они говорят так, что на галерке слышно каждое слово и каждый оттенок интонации, но притом не театрально, а предельно органично. И Вознесенская — представительница старейшей русской актерской школы, в традиции которой всегда было разговаривать ярко, сочно, раскатисто. Это важно именно для «Моей прекрасной леди» — ведь идея Шоу в том, что социальная стратификация происходит по речи и сделать из плебейки леди можно, лишь научив ее правильному произношению. В спектакле аристократизм речи мамы и сына Хиггинсов — это аристократизм сценической речи: он в найденности, отточенности каждой интонации, в благородстве и музыкальности фразировки. Опытные мастера отлично знают, что на сцене (тем более на огромной) вместо десятка мелких красок надо взять одну крупную, и это укрупнение позволяет оправдать опереточную условность, когда герои говорят—говорят, да вдруг запоют.

Элиза — прославленная, одна из лучших, самых выигрышных ролей мирового репертуара, дающая возможность актрисе блеснуть всем, что умеет и чем наградила природа. Но и безусловно требующая этих умений и даров: точности постепенного изменения характерности, темперамента, огромного сценического обаяния. Из всего этого Гелена Гаскарова обладает только симпатичным сопрано, которым она недурно озвучила вокальную часть роли. Элизу—цветочницу она изображает, как на елках принято лепить образ старухи Шапокляк. Преображается эта Элиза разве что при помощи платья — но надеть платье Одри Хэпберн из знаменитого фильма еще не значит стать Одри Хэпберн…

Остальные платья, придуманные художником Энтони Пауэллом, красивы, элегантны и весьма гармонируют с такой же элегантной сценографией Тима Хэтли: белоснежные коринфские колонны портика Ковент—Гардена, бежево—палевый интерьер квартиры Хиггинса с книжными полками в два яруса, городской пейзаж с силуэтами крыш на вечереющем небе. Балет бойко пляшет, но хореограф Линн Пейдж научила и мариинский хор двигаться так, что он почти сливается с балетом и притом поет. Прелестную музыку Лоу надо бы играть con brio — с чувством, с жаром, однако, хотя в работе дирижера Гавриэля Гейне никакого brio не было, зал все равно чуть не вслух подпевал хитам вроде «Я танцевать хочу».