Художественный руководитель БДТ имени Георгия Товстоногова Андрей Могучий представил на суд публики спектакль «Что делать». Первый на большой сцене. Это интерактивное произведение или, как говорили в ХХ веке, спектакль-диспут.

Его ведет Автор — некто средний между самим Чернышевским, по роману которого сделан спектакль, и самим Могучим, режиссером-постановщиком. Для разговоров с публикой располагает и распахнутая настежь сцена БДТ, в черно-белом геометрическом убранстве Александра Шишкина, и режиссерский ход: все мизансцены обращены прямо к залу. Над новым, только что отстроенным и открытым партером БДТ, сконструирован небольшой амфитеатр мест на двести. Он тоже сближает театр и зрителя. Автор начинает диспут задиристо: проверяя, читал ли кто роман, и иронизируя над ожиданиями тех, чьи знания о романе ограничены «социал-демократами» и Рахметовым, который спал на гвоздях.

Между тем содержание спектакля нацелено на «новых людей», хоть и беспартийных по сегодняшнему раскладу. Поэтому все: Вера Павловна и ее сны, «новые люди» в лице Лопухова, Кирсанова и Рахметова (Дмитрий Луговкин, Егор Медведев, Виктор Княжев), — на сцене присутствуют. Есть даже хор швей из устроенной Верой Павловной швейной мастерской. Шесть девушек сопровождают действие пением — то вокализами, то распеваемыми нотами. Музыка композитора Настасьи Хрущевой создает необычный музыкальный фон, похожий на щебетанье птиц или перекличку женских голосов. Ключевая фигура, так сказать, аллегория среди жизнеподобных персонажей — Красота (Варвара Павлова). Она (актриса в строгом одеянии, с голубыми волосами) объявляет себя некой всечеловеческой целью, проникающей глубоко в историю, мифологию и душу. Красота время от времени с рупором в руках вступает в диалог с Верой Павловной — и залом, разумеется.

Заняты в основных ролях молодые актеры, что соответствует режиссерскому замыслу и объясняет причину, по которой давно похороненный роман-утопия воскрешен для нового театра. Ведь «новые люди» периодически появляются на жизненном горизонте, всякий раз заявляя о переделках и пересмотрах всего и всех. У наших дней тоже есть свои «новые люди», и их проблемы проверяются по классической схеме. Женщина, мораль и свобода обозначены как главные темы спектакля-дискуссии. Любовный треугольник Веры Павловны, Лопухова и Кирсанова рассмотрен со всех сторон: имеет ли право женщина на свободу выбора, имеет ли она вообще право на свободу; что такое разумный эгоизм; и в конечном итоге достижима ли свобода? Об этом персонажи рассуждают и спорят под щебетанье хора при вмешательстве Автора, которого Лопухов в конце концов просто отодвигает в сторону.

Все персонажи одеты в черное, а сны Веры Павловны освещаются сильным лучом ослепительно белого света. Игра черного и белого в сценографии и костюмах настраивают на строгое, почти «учебное» представление. Не случайно аудитория БДТ при помощи амфитеатра сокращена — расчет на тех, кто пришел для активного умственного труда. На полную серьезность, однако, рассчитывать не нужно. Для юмора (скорее, иронии) места хватает. Смешное изображается шарканьем в течение нескольких минут отца Веры Павловны в исполнении Георгия Штиля, это карикатурная старость и никчемность. Должны быть смешны уморительные прыжки через всю сцену служанки, предлагающей Лопухову чай. Смешно и развернутое на полу пантомимное полицейское расследование мнимого самоубийства Лопухова. Расследование ведется под предводительством тупого и дотошного сыщика (Сергей Лосев). Персонажи, вышедшие по ходу действия в тираж, группками кланяются публике, прежде чем в прямом и переносном смысле покинуть сцену. Насмешливые интонации у актеров то и дело прорываются поверх литературного текста: реплик, диалогов. И все же ясности сценическому и режиссерскому тексту открытость приемов и насмешки не прибавляют. Над кем постоянно посмеивается Автор? Над зрителем-старовером, над Чернышевским, над собой, над всеми вместе? Насколько шутейны и насколько актуальны для «новых людей» мораль, свобода, любовь? И так уж ли годится для искусства театра диалектическая путаница? Треугольник разрешен вполне по фабуле романа: обнимаются в финале освобожденные от груза вины Вера Павловна и Кирсанов, Лопухов «ушел со сцены» в Америку. Рахметов (портфельчик, туфли на босу ногу, незавидный «прикид» свободного философа из андеграунда) долго поучает Веру Павловну, как хороша независимость от всего и всех. Для окончательного сведения всех счетов выходит Красота и спрашивает у Веры Павловны, что она теперь, после всех душевных мытарств, чувствует? И тут звучит одна неподдельная авторская «нота». Вера Павловна (Нина Александрова) поднимает руки в отчаянии: «Пустоту». Таков итог «публицистики» и дискуссий и по жизни, и по действию. «Что делать» — не вопрос, а ответ.

В афише, в программке, в содержании спектакля роман Чернышевского своего проблемного знака препинания лишен. Ибо и свобода, если вдуматься, оказывается несвободой, и добро — благодушным эгоизмом, и любовь — чем-то выпадающим из геометрической простоты жизни. Герои, а с ними, естественно, авторы, входят в зону «наивного реализма» (заявленный жанр спектакля), где некого и не о чем спрашивать. Так мне видится вариант прочтения старого романа сегодня. Одна пустота венчает все вопросы.

Признаюсь, что молодые люди из спектакля Андрея Могучего подозрительно условны: разве это сегодняшние молодые люди с их прагматикой и рацио, с их технократией и мгновенно усвояемым словарем на каждый день? Скорее, типажи — блондин, брюнет, сангвиник, холерик, реалист, романтик… Поэтому настоящего взаимопонимания с залом нет, и намерения исполнителей тоже неопределенны: это аллегории, шаржи, тезисы или таковы наши «новые люди»? В сложном положении оказывается и Автор (Борис Павлович). Если он в самом деле стремится к диспуту, к интерактиву, то отражать атаки наиболее смелых зрителей не так-то просто. Надо и самому быть идейно смелым.

Вера Павловна, повторюсь, выразительно произносит «Пустота». Это похоже на приговор современному пустословию во всех областях жизни. На этом хорошо бы и завершить спектакль. Но нет: Вера Павловна с Автором из полной тьмы вырисовываются в желтом теплом свете, как добрые собеседники. Их волнуют не «мотивы» романа Чернышевского, а «мотивы» «Диалогов» Платона. Совсем другая «опера» и неуместный изгиб сюжета. Итак, сценическому прошлому БДТ противопоставлен язык «формальной» режиссуры, но туману напущено излишне много, что затрудняет видимость.