16 ноября на сцене МДТ — Театра Европы Авторский театр покажет спектакль «Ночной дозор», устанавливающий причинно-следственные связи в истории.

Режиссер Олег Дмитриев поставил спектакль по одноименной повести Михаила Кураева. Повесть эта, рассказывающая о периоде репрессия, выплескивается в лицо зрителям горячим монологом-воспоминанием героя — Полуболотова (Сергей Козырев). Кто он такой? На момент монолога — охранник, одинокий и несчастный человек. На момент существования в собственных воспоминаниях он — вохровец, никто, винтик в надежно сработанной машине по укреплению государства. И школы-то не закончил, а изъясняется такими оборотами, что иной профессор позавидует. Эрудицией своей обязан Полуболотов исключительно тем, кого он «брал» и допрашивал. И нельзя сказать, что он чувствует себя обязанным или виноватым перед теми, кто его стараниями «запускался» в мясорубку сталинского режима. Он просто жил, исполнял, перерабатывал и уставал, как часто бывает на ненормированной работе. Да и сейчас его «запрягли» в предпраздничный день. Сидит он в заводской дежурке, обставленной конфискованной в 30-е годы у «врагов народа» мебелью, чистит картошку да свеклу, режет капусту и «вскрывает» тушенку — варит борщ. Причем варит его по-настоящему — на электрической плиточке, стоящей на довоенной, а то и дореволюционной этажерке. «Кухонные действия» Полуболотова, разглагольствующего о людской неблагодарности, красоте соловьиного пения, подробностях первого в его жизни ареста, массовых захоронениях расстрелянных, довольно долго выглядят в спектакле неоправданными, придуманными режиссером для заполнения пространства монолога. Да и сам долгий, очень долгий, «больной» монолог, обращенный то к зрителям, то к ширме в глубине сцены, кажется избыточным, пресыщенным стариковским раздражением и непонятной горечью. Зачем же герой говорит о том, что и так давно известно? Как отнестись к нему, представителю «машины» по уничтожению людей? Непонятно…

Козырева, в руках у которого вместо оружия кухонный нож (порой кажется, что он его запросто может пустить «в дело»), то бьет нервная дрожь, то охватывают приступы бешенства, то он внезапно становится лиричен и тих. Монолог его своей эмоциональной «неровностью» напоминает «американские горки». Да вот только и не монолог это вовсе, ибо настает момент, когда борщ, приправленный откровениями старика, приготовлен, и ширма сдвигается в сторону. А за ней — Андрюшка, внучок героя, бедолага, аутист (играет его Станислав Никольский, выдвинутый на соискание петербургской театральной премии для молодых «Прорыв» в номинации «Лучшая мужская роль второго плана»). И сразу все встает на места, и спектакль обретает смысл, да не примитивно антисталинский, а человеческий, подтверждающий постулаты о расплате за неблагие дела. Раскаяния-то от Полуболотова ждать и не надо, да и не может его быть — этого раскаяния. Смута в его душе — не наказание, а данный герою свыше шанс на «додумывание», которого, впрочем, так и не случится: анализ не его стихия. Наказание вохровца — этот подросток, нелепо раскачивающийся на стуле и не умеющий даже ложку толком ко рту поднести. Это ради него готовился борщ, это к нему обращен был рассказ о том, чего уж не изменишь, включая и отъезд единственной, недолюбленной дочери Полуболотова с мужем в Канаду (так и сквозит «к проклятым буржуинам»). Это на этого неизлечимого мальчика направлена неизрасходованная, накопившаяся за годы, когда эмоции были лишними в работе, любовь старика. Но полноценного ответа на эту запоздалую любовь, что светится в глазах Козырева, не будет. Это утверждает слепленное талантливым, но неразумным внучком нотрдамское чудовище, водруженное на постамент-колонну.

Годами, десятилетиями испытываем мы уважение к вождям, подчиняющим нас своей воле. Годами, десятилетиями, соблюдая и справедливые и жестокие законы, люди верят в то, что далеко не всегда является истиной. И за один ночной дозор понять это смогут не все…