Спектакль Экспериментальной сцены Балтийского дома «Фальшивый купон» адресован подросткам и юношеству, но оценить его сполна могут только образованные взрослые.

Анатолий Праудин поставил Льва Толстого. Толстого позднего, морализирующего. Сюжет «Фальшивого купона» элементарен, словно действительно создан для поучения молодежи. Два безмозглых гимназиста (Митя — Кирилл Маркин и Махин — Юрий Елагин) пририсовывают на купоне (для тех, кто не знает: это ценная бумага, которую можно предъявить к оплате в банке) всего одну цифру, сразу переводя счет рублям из единиц в десятки. Дальше «вьюноши» разменивают фальшивую бумажку, думая, что всего лишь пустили ее в товарооборот, а на деле сами попадают в «жизнеоборот», втягивая в него за собой множество людей. Умные и глупые, простодушные и хитрые, богатые и бедные, старые и молодые, красивые и уродливые начинают сходить с праведного круга: воруют, обманывают, убивают, покушаются… И все до тех пор, пока самый страшный убийца с холодной душой (Степан — Александр Кабанов) не «сломается» на богобоязненной и смирной старушке (Мария Семеновна — Ирина Соколова), которая, умирая от руки убивца, будет жалеть его, родимого, и беспокоиться за его грешную душу. Тут страшная история повернет вспять: негодяи и прохиндеи начнут сказочно преображаться, приобретая ум, честь и совесть. Мораль: самая малая пакость способна повлечь за собой самые большие неприятности, зато просветлевшая душа и сама очистится, и другим чистоту сообщит…

Для нынешних подростков, моральные устои которых лучше не идеализировать, прямотою своей сюжетец вполне подходит, как и манера, в которой Праудин решает первое действие «Фальшивого купона». Улыбку и даже смех, «забирающие» и взрослых, и редких в зале подростков, вызывает многое. Количество «мулек», придуманных режиссером для череды героев, рассыпающейся перед зрителем карточной колодой, огромно — и не уследишь. В подлиннике истории Толстого можно насчитать порядка шести десятков действующих лиц, а в постановке Праудина их под сорок! У каждого из актеров по три, четыре, пять лиц, особые «ужимки и прыжки», разные костюмы и прически (художник по костюмам Ирина Цветкова). Но все они, несмотря на свою нарочитую «русскость», словно сошли с картин голландцев Исаака и Адриана ван Остаде, изображавших порок посредством уродования человеческих лиц. Динамичные уроды на сцене, к тому же еще шепелявящие, картавящие, «окающие», «гыкающие» и пришепетывающие, существуют в деревянном мире (сценография — Алексей Порай-Кошиц). Здесь все — от фальшивого купона, представляющего собой два чурбака разного размера, вложенных друг в друга, до детей, оружия и важных документов — суть дрова, материал, который постоянно летит «в топку» жадности, тщеславия, высокомерия, сладострастия… И каждый раз, когда в героях проявляются эти пороки, на заднике над поленницей вспыхивает лик молоха, гудящий словно печь и полыхающий красным пламенем. Да и сами люди становятся здесь лубком — материалом для растопки, не иначе: суровая и понятная правда…

Но во втором действии «Фальшивого купона», отображающем обратное грехопадению восхождение к высотам осознанной нравственности, из того, что может заинтересовать подростка, можно назвать разве что частое явление чертей, распевающих матерные частушки (с купюрами в нужных местах). Прущая из додуманных Натальей Скороход (автором сценической версии «Купона») «нечистых» героев утрированная тюзятина хоть и удается Алле Еминцевой и Маргарите Лоскутниковой на диво, годится как раз для дошкольного утренника.

Диссонанс налицо: первое действие — самое «то, что надо», чтобы достучаться до сегодняшних юных зрителей, привыкших мыслить в духе комиксов (опа — и «картинка уже другая»!), а вот второе… Во втором действии, тягучем, требующем терпения и некоторого знания Евангелия, будут и ликбез по старой славянской азбуке (аз, буки, веди, глаголь, добро…), и Нагорная проповедь, и символ Голгофы (распятые вместе со Степаном другие двое разбойников: дворник Василий — Сергей Ионкин и Портной — Сергей Андрейчук), и истовая проповедь тут же ставшего неугодным власти старца, и даже ликвидация страха смерти у недавней атеистки и террористки по недоумию… Исчезнут с черных подмостков очерченные мелом контуры загубленных Степаном людей, он преобразится из остадевского чудовища в человека, маска молоха распадется на облака, одно из которых очертаниями напомнит Марию Семеновну (в финале на заднике останется оно одно, словно душа, возносящаяся на небо)… И как-то скучно станет на мгновение и юным, и тем, кто чуть постарше: и так все уж ясно давно, чего уж там…

Впрочем, и тот, кто, не утруждая себя восприятием морали, наслаждался фейерверком режиссерских красок в первом действии, чувствует себя чуть ли не обманутым. Выходит, о высоком и нравственном не только понятнее говорится с пришепетыванием и кривлянием, но и интереснее. А вот чтение морали «без вывертов», оказывается, дело неблагодарное…