В петербургском Театре-фестивале «Балтийский дом» состоялась премьера спектакля Йонаса Вайткуса «Чайка». В нем есть такая сцена: благодаря поворотному кругу на планшете вращается лодка. В лодке сидят Тригорин и Нина Заречная. Бывалый писатель и юная девица, грезящая актерством. Тригорину скучно и тошно — смысла своего существования он не понимает, перспектив не видит. Будучи умным человеком, свою не особенную талантливость осознает. Нина со своей влюбленностью ему даром не нужна: с собой бы разобраться. Но это медитативное вращение в лодке (предполагается, прогулка по колдовскому озеру) вдруг и его погружает в какой-то транс, который провоцирует его примерить на себя роль не то чтобы обольстителя, но мужчины, который решает рискнуть, попробовать еще раз, вспомнить… И кружатся они с Ниной в этом мороке вокруг залитой голубым светом сцены, и с каждым кругом все яснее становится: пропала девушка, затянуло ее в омут.

Весь этот спектакль Вайткуса похож именно на морок, наваждение. Персонажей режиссер поселил в мир вычурно театральный. Больше похожий на галлюциногенные видения даже. Посреди сцены высятся то ли скалы, то ли театральные подмостки, с которых Нина (Дарья Михайлова) произнесет свой хрестоматийный монолог про людей, львов, орлов и куропаток. Сидит плюшевый, вишневого цвета пес. На обломках древнегреческих колонн стоят женская и лошадиная ноги. В углу ютится белый гроб с циферблатом на крышке, намекающим, что чье-то время уже пошло на убыль. В глубине сцены, на белом же рояле, видна морская раковина. Есть тут и карточный домик. И портрет Чехова. И расколотое на части женское лицо, подвешенное под самыми колосниками. Художник Йонас Арчикаускас повеселился на славу. Костюмы у персонажей чеховской пьесы в интерпретации Вайткуса соответствуют сценографии. Тут и латексные платья, и пух, и мех, и стразы, а пестрота такая, что невольно вспоминаются пернатые каких-нибудь далеких южных островов.

Актерский состав смешанный. С сильно доминирующим литовским акцентом. Помимо режиссера и художника литовцев, композитора Гиедриса Пускунигиса, здесь присутствуют такие звезды, как Юозас Будрайтис (Сорин), Владас Багдонас (Тригорин) и Регимантас Адомайтис (Дорн). Роль Аркадиной отдана самой, пожалуй, эксцентричной артистке «Балтдома» — Наталье Индейкиной. А роль Кости Треплева играет Антон Багров.

В свое время Чехов своим нововведением, пьесами, в которых не было какого-то одного главного действующего лица, как говорят сегодня, сделал себе имя. Ну и досталось за эту модерновость ему немало. Я к тому, что Антон Павлович и в «Чайке» не делал историю про кого-то одного. У каждого была своя драма. Йонас Вайткус тоже обращает внимание на личную несчастливость чеховских персонажей. В его спектакле Аркадина — Индейкина, которая понимает, что ее мужчина увлекся молодым телом, не находит лучшего средства удержать его, как просто-напросто сесть верхом на Тригорина и изнасиловать. В этом акте много вульгарного, но он полон отчаяния женщины, теряющей не столько мужчину, но свою молодость и силу, что, может быть, даже больнее и страшнее.

В этом спектакле вызывает глубокое сочувствие Дорн — Адомайтис. В нем есть что-то от дяди Вани: мог бы, да не стал… И жизнь пропала. Ушло время. Нина, которой Чехов уделил много внимания, Вайткусу, похоже, кажется наименее интересным персонажем. Хотя он и сочинил ей двойника (убитая Треплевым чайка превращается в девушку-гимнастку в ярко-красном трико), с которым они потом, под финал, будут вместе хоронить Костю в белом гробу. Но есть ощущение, что на Нину Заречную режиссер обращает внимание больше из уважения к автору, чем из собственного интереса (неубедительная игра дебютантки лишь увеличивает это ощущение).

А вот кто на самом деле оказывается центром внимания для Йонаса Вайткуса, так это дуэт Тригорин — Треплев. Оба — художники, творцы. У первого — по большей части все уже было. У второго — все только начинается. Они стоят друг против друга в начале — такие разные. Один — словно заморожен. Другой — нерв, пульсирующая вена. Они становятся друг против друга во втором акте: как в зеркало смотрятся. В одинаково стерильно-белых пальто в пол, цилиндрах. У них одинаково величественные жесты и даже что-то вроде спокойствия в голосе. Вернее, усталости. Но только у одного все было, а у второго вроде как только должно быть. Но не будет. Это уже ясно. По тому, как уравнивает их одним штрихом, одним махом режиссер. Часы на крышке гроба отмеряют, сколько осталось на жизнь у Константина Гавриловича…

По сути, если отряхнуться от всей этой разноцветной шелухи, в которой Вайткус запрятал пьесу Чехова, спектакль у него получился не о семи пудах любви, а о человеческой нереализованности. Всеобщей. У каждого есть шанс. Каждому встречается свой Тригорин или Дорн. То есть человек, который может предупредить, надо только его услышать. Но мы не слышим. Нас увлекают яркие, но бутафорские миры. Красивые, однако очень ненадежные.