В конце июля Михайловский театр отметил закрытие 177-го сезона премьерой оперы Верди «Бал-маскарад». Постановочная бригада из Латвии сделала несколько решительных шагов: великое произведение идет на языке оригинала, в лаконичных до предела декорациях, с использованием дизайнерских костюмов и при минимуме режиссерского вмешательства.

Известное дело: в оперу люди ходят по¬слушать музыку. В случае с Джузеппе Верди удовольствие особенное, поскольку его мощный героико-лирический «Бал-маскарад» великолепен. Это не просто эталонный образец симфонических изысков, а еще и элемент «джентльменского набора» в афише любого уважающего себя и публику театра.

Я к тому, что по факту за последнюю премьеру (как и за две предшествующие в минувшем сезоне — «Русалку» Дворжака и «Иудейку» Галеви) руководству Михайловского — благодарность и реверансы. А вот о художественной составляющей позвольте поразмышлять.

Копаем до концепции

Режиссер Андрейс Жагарс, выписанный из Латвийской национальной оперы, проявил в работе такую истинно прибалтийскую сдержанность, что она пытается вырасти в целую идейную концепцию. Сцена практически пуста. Три действия, два антракта, пять разножанровых — от любовного детектива через триллер к драме и трагедии — картин, и на все про все дюжина стульев, два пучка соломы, бильярдный стол болотным зеленым пятном на фоне кроваво-алого ковролина да три сияющие люстры под хрусталь. А задник и кулисы украшены виньетками орнамента (художник Андрис Фрейбергс).

Казалось бы, весь креатив при таком раскладе должен был сконцентрироваться в актерском мастерстве и драматических вариациях. Но нет же: вариации лишь музыкальные (Верди — великий композитор, хочется упрямо утверждать до, во время и после спектакля) и портновские. Одевала артистов Кристина Пастернак (впрочем, программка транскрибирует модного кутюрье и художницу по костюмам как «Кристине Пастернака»). У нее с иголочки мундиры, безумные декольте со стразами, безразмерные плащ-палатки с капюшонами — картинки светской хроники на балу.

Ко всему прочему, воля режиссера Жагарса перенесла действие про страдания, бунт, мистику и, наконец, цареубий¬ство в начало ХХ века, в канун Первой мировой. Одевались в ту пору качественно и со вкусом, так что артисты выглядят ладно и напоминают ожившие фотографии вековой давности.

К гадалке не ходи

Некоторые критики — по долгу службы или из профессионального рвения — сходили на оба состава «Бала-маскарада» в Михайлов¬ском и утверждают, что первый, как водится, лучше. Мне же достался второй, и о каких-либо особых вокальных достижениях говорить не приходится. Просто ребята честно читали партитуру по-итальянски в сопровождении субтитров с переводом. Голоса исполнителей — нормальные, но без затей и колорита. И ни одного человека на сцене с той таинственной штукой, что зовут харизмой. Разве что молодая солистка Надежда Кучер в травести-роли пажа Оскара дает некоторую надежду на то, что станет вскоре выделяться из ряда поющих. Но поработал бы с ней кто построже: ее то отлично слышно, то голос вдруг пропадает неведомо куда.

Более всего мне с высоты бельэтажа было интересно наблюдать за оркестрантами и дирижером: они, с детства знаю, всегда веселее, с душой, работают. Музыкальный руководитель и дирижер театра Петер Феранец (родом из Словакии, учившийся в венской и петербургской консерваториях) был бесподобен в своей сдержанной чувственности, а управляемые им музыканты не «жили своей жизнью», а умудрялись чутко и с юмором откликаться на происходящее на сцене, несмотря на отсутствие там сколько-нибудь внятной актерской игры и крепкой режиссерской руки.

Сюжет, однако, лихо закручен — есть где разгуляться при желании. Либретто вовсе можно зачитываться, как детективом. Шведский король Густав III влюблен в красавицу Амелию. На беду, она не просто неприлично ведет себя, отвечая на его чувства: ей нравится быть и хорошей женой друга и секретаря правителя по имени Ренато, которого она, видите ли, тоже любит. В отчаянии Амелия идет к гадалке, по ее рекомендации собирает на кладбище в ночи отворотную траву. Все бурно ревнуют друг дружку и всячески терзаются. Параллельное действие — социально-политическое: пока свита упоенно распевает здравицы стройным хором, кучка заговорщиков мечтает разделаться с королем. Жребий брошен, местом и временем действия для сведения счетов избирают бал-маскарад. Амелия окончательно сбита с толку, король коварно застрелен, Ренато на последних секундах спектакля делает харакири. В общем, почти все умерли.

Тоска от штампов

Увы, несмотря на интригу, симпатичные одежки и стремление поразить наше воображение, внешне спектакль выглядит престранно и скупо до крайности. Публика живо реагирует лишь на звуки музыки, а поклонники конкретных исполнителей — на их выходы.

Тоска берет от избитых оперных жестов и поз-штампов. Заломленные руки как выражение страдания, ноги на ширине плеч для устойчивости, рука откинута в одну сторону, лицо обращено в другую… И типовая подача в зал — с легоньким подпрыгиванием, иллюстрирующим тщание технического посыла звука диафрагмой.

Король Густаво, коему в пьесе француз¬ского драматурга Скриба (и в обновленном либретто венецианского литератора Антонио Сомма) предписано быть личностью решительной и мужчиной роковым, в лице артиста Федора Атаскевича душен, упитан и невнятен. Секретарь Ренато (Дмитрий Даров) способен выразить гримасами и петушиным шагом всего лишь бешенство ревнивца, смахивающее на коллизии персонажей реалити-шоу для праздных пожирателей телеэфира. Яблоко раздора в лице прелюбодействующей в сердце своем дамы Амелии (Марина Трегубович) — ужимки рыхлой и скандальной торговки, подвывающей: «Ужели я должна погибнуть?» В момент семейной ссоры с мужем она боса (и сказать бы — простоволоса, кабы не короткое, волосок к волоску, каре), ползает по полу, обнимает мужа за ноги, тычется лицом ему в колени. Ведет себя как провинившаяся собака, а выглядит в своем шелковом халате с восточными мотивами, как подвыпившая гейша. И хотя для оперного артиста — как и для любого человека, впрочем — главное не внешность, а «внутренности», неясно, за что же такую Амелию мог полюбить такой Густаво… Даже таинственная прорицательница со сказочным именем Ульрика превращается стараниями Натальи Бирюковой в карикатурную женщину-вамп и ведет себя надменно-агрессивно.

Где же душа, где полет, где талант, не говоря уж о природных или разработанных вокальных данных? Ну что такое этот бал — красное на черном, люстры слепят, а разбившиеся на детсадовские парочки хористы в полумасках намеками обозначают полонезы с менуэтами? И это ли работа хореографа (Элита Буковска), что с трудом придумала еще лишь один прыжково-маршевый танец пажа, скачущего, словно кузнечик, по стульям?

Удивительно, как в императорском театре уживаются пышная классическая основа и строгий современный эстетизм с досадными штампами и вульгарностью.