Пьесу основателя театра абсурда Сэмюэля Беккета поставил знаменитый греческий режиссёр, основатель и руководитель афинского театра «Аттис» Теодорос Терзопулос. Он известен, прежде всего, как первоклассный постановщик античных трагедий. Именно в этом качестве Терзополус впервые появился в Александринке несколько лет назад. В 2006 году он поставил здесь «Эдипа-царя» Софокла. Это был первый опыт соприкосновения актёров старейшей петербургской сцены с методами работы грека.

А метод заключается не только в работе непосредственно над спектаклем, но и в актёрском тренинге. Он, по словам Терзопулоса, представляет собой «упражнения на концентрацию, которые освобождают нас от повседневной грязи». Кстати, двум актёрам «Конца игры» — заслуженным артистам России Игорю Волкову и Семёну Сытнику — этот тренинг знаком как раз-таки со времён «Эдипа-царя».

Терзопулос много раз говорил, что любой материал, который он ставит, всегда как-то связан с древнегреческим театром. Сэмюэля Беккета режиссёр называет не иначе как наследником традиции Эсхила. В чём суть этой преемственности? Если герой античных пьес стремится перерасти самого себя и вступает в диалог (а иногда и в поединок) с Богом, то герой театра абсурда оказывается в примерно такой же ситуации. С той только разницей, что на месте Бога оказывается Ничто, пустота. И чтобы сохранить святость этой пустоты — места, которое должен занимать Бог — героям театра абсурда важно оставить это место чистым, никем и ничем не занятым.

И героям «Конца игры» это удаётся. Слепой и парализованный Хамм (Сергей Паршин), его сын — Клов (Игорь Волков), умирающий и тоже парализованный отец Хамма — Нагг (Николай Мартон) и престарелая подруга Нагга — Нелл (Семён Сытник)… Слепота, глухота, паралич, недуг — всё это в спектакле имеет символическое значение. В некоем экзистенциальном параличе пребывает всё человечество. В параличе и замкнутости.

На сцене создано пространство уплотнённой пустоты, в котором персонажам очень сложно говорить и действовать. Произнесение всех слов (не говоря уже о коммуникации) происходит с большим усилием. Движение Хамма и Клова по сцене — минимально. По бокам — два гробообразных ложа, где в оцепенении помещены Нагг и Нелл. Этот квартет персонажей похож на бомжей, которым захотелось разыграть странные скетчи в промежутке между жизнью и смертью. Без цели и без надежды на лучшее будущее они играют в безумие — о пустоте, о тишине, о лжи, о любви… И эта безумная игра никак не может закончится.

На заднем плане, над всем этим возвышается хор. Хор — самая очевидная в спектакле отсылка к античному театру. В «Конце игры» он состоит не из богов, выражающих волю рока, а из… клонов, одетых и причёсанных как современные менеджеры. Это намёк на то, что именно они — банкиры, чиновники, президенты, бизнесмены — в наш век заняли место неотвратимой и страшной силы. Это и есть то самое, святое место, которое может принадлежать только Богу. Теодорос Терзопулос поставил, возможно, непростой для восприятия, но очень современный спектакль — трагедию абсурда. Абсурда, у которого есть вполне объяснимые причины.