В Мариинском театре прошла премьера «Бориса Годунова», ставшая не только художественной, но и общественно-политической сенсацией.

Опера, абсолютно условное искусство, где люди, как известно, не говорят, а поют и где речь обычно идет о сюжетах, предельно далеких от повседневности, тем не менее не раз оказывалась в центре злободневных политических ситуаций. Достаточно вспомнить, как итальянская публика чуть ли не из зала театра отправлялась на войну с австрийскими завоевателями, распевая мелодии «Набукко» Верди и «Вильгельма Телля» Россини в качестве строевых песен. С другой стороны, опера ввиду своей имманентной пышности, пафосности, парадности в любой стране служит витриной государства, куда торжественно ходят его первые лица вместе с приезжими коллегами. Недаром Сталин так радел о чистоте этой витрины, устроив целых два погрома, посвященных специально опере: статья «Сумбур вместо музыки» и постановление о «Великой дружбе» Мурадели. Уже в новейшие времена опера становилась предметом ожесточенных идеологических и клерикальных нападок — вспомним, как т. наз. движение «Наши» призывало не допустить в Большой театр «Детей Розенталя» на либретто «калоеда» Владимира Сорокина. Совсем недавно некая зрительница Воронина настолько оскорбилась «Русланом и Людмилой» Дмитрия Чернякова в том же Большом, что подала к театру иск за причиненные нравственные страдания. Другой спектакль Большого — «Золотой петушок» Кирилла Серебренникова — уязвил некий Союз православных братств, потребовавший его запретить.

Этот тренд может разделить Мариинский театр — благодаря новому «Борису Годунову» в постановке Грэма Вика.

Англичанин Вик — одна из главных фигур мировой оперной режиссуры. Он ставил в Большом, с Мариинским театром сотрудничает с 90-х, а, как мы понимаем, репетировать спектакль — значит достаточно долго жить там, где находится ангажировавшая тебя компания. Так что изучить Россию у Кавалера Британской империи возможность была.

Плоды этого изучения — острой, беспощадной, прямо-таки де-кюстиновской наблюдательности — предстали на сцене. Художник Стюарт Нанн выстроил эффектную (и эффективную) декорацию: вглубь углом уходят грязноватые облезлые стены гигантского зала заседаний примерно 1970-х годов постройки. Бетонное сооружение рушится на глазах: огромные ступени, на которых громоздятся зрительские ряды, грубо обрублены, под ними горы мусора, что не мешает этому проему служить выходом. Советский герб со стены уже обвалился — вместе с кусками мраморной облицовки. В этой мерзости запустения копошится бедный оборванный народ, который милицейское начальство назначило просить Бориса на царство. Предусмотренные в опере Мусоргского калики перехожие представлены шествием бомжеватых персонажей, которые машут топорно сделанными крестами и триколором.

Коронация Бориса: с диагональной стены срывают складчатые драпировки (надо сказать, изумительно точные — будто впитавшие запах пыли совкового учреждения), теперь сцена занята огромным гиперреалистическим иконостасом, под углом — золоченый балкон во вкусе Большого Кремлевского дворца им. П. П. Бородина. На Бориса поверх партикулярного костюма надевают помпезное квазиисторическое облачение и шапку Мономаха, он швыряет в народ пачку купюр розовато-охристого цвета, как у нынешних пятитысячных, и удаляется с детьми в царские врата, где его встречает духовенство в парадных ризах.

Деньги — один из многочисленных намеренных анахронизмов. Для авторов спектакля не важна точная датировка событий — они происходят примерно в последние 20 лет. Фэсэошная челядь уже говорит по мобильникам. Пимен «последнее сказанье» записывает в ноутбук. Тетки в толпе таскают знаменитые клетчатые сумки — непременный атрибут челноков и узнаваемые пакеты из более позднего времени. На спинах телевизионной бригады, с ледяным бесстрастием снимающей что угодно — от побоища, которое устраивает ОМОН, до агонии Бориса крупным планом, — красуется современный логотип Первого канала. Корчма на литовской границе, куда являются монахи Варлаам и Мисаил вместе с Отрепьевым, — заведение с неоновой надписью «Стриптиз», отделанное с кооперативным шиком. Григорий меняет рясу на паленые адидасовские штаны с лампасами и кофту с капюшоном. Бежав из монастыря, теперь он, понятное дело, заглядывается на девочек из этого веселого заведения, а они готовы профессионально утешить хоть монахов, хоть ментов. VIP-жены выходят из собора разряженные, с кошмарной аляповатой рублевской роскошью. У Мусоргского мальчишки, отнявшие у юродивого копеечку, — женский хор, а в спектакле это одетые с пубертатным представлением о франтовстве, будто вышедшие из сериала «Школа» жестокие девицы. Сам же юродивый — щуплый хипповатый парень в футболке и шлепанцах на босу ногу, несмотря на зимнюю (судя по шубе Бориса) пору: он согревается косяком.

Последняя картина возвращает в тот же зал заседаний: его отремонтировали, мраморная плитка на месте, на отделанной ею стене — герб РФ, халтурную трибуну, с которой в начале вещал думный дьяк Щелкалов, сменила монументальная: теперь здесь Дума. Члены которой явно осведомлены о том, что со здоровьем у верховной власти неладно, — иначе чем объяснить надпись «Народ хочет перемен», намалеванную прямо под державным орлом? И венки уже припасены — их выносят заранее, когда царь еще не помер. Поскольку жизнь-то — вот эта самая, что нам так точно, детально и остроумно показали, — продолжается. Жизнь неизменна в своих основаниях, а всякие реформы — лишь косметический ремонт декоративных элементов.

Грэм Вик умел добиться от исполнителей достоверности, психологической убедительности, правдивости сценического существования. Все происходящее происходит не с типажами, но с живыми людьми — им сопереживаешь и сочувствуешь. Прежде всего заглавному герою в выдающемся исполнении Евгения Никитина. Спектакль — никоим образом не шарж, не пасквиль, не «очернительство», каковым его, нет сомнений, назовут. У нас ведь всяк заранее знает, каким надлежит быть «Борису Годунову», а каким нет — и наверняка многие перья сейчас выводят донос: «Оплевывание русофобами святыни русской национальной культуры». Так что хочется пожелать стойкости дирижировавшему премьерой Валерию Гергиеву, который этим спектаклем доказал: он не только доверенное лицо Путина, но и художник, чутко слышащий свою страну и свое время.