В Мариинском театре состоялась одна из самых ожидаемый премьер сезона — постановка оперы «Бориса Годунова» под музыкальным руководством Валерия Гергиева и в сценической версии британского режиссера Грэма Вика (см. его эксклюзивное интервью «Труду» 15.02.2012). Вик обещал спектакль, который прозвучит особенно актуально в год выборов сегодняшнего «царя» России — президента. Посмотрев постановку, обозреватель газеты лишний раз убедился, что пытаться актуализировать Пушкина и Мусоргского — примерно то же, что пробовать сделать повыше гору, занеся на ее макушку полный мешок камней: труд огромный, итог сомнительный.

То, что предложит Вик, можно было бы угадать с закрытыми глазами: толпа на площади в современных одеждах, свирепствующий ОМОН, Борис, надевающий царскую мантию поверх серого «номенклатурного» костюма… Сейчас на Западе подобным образом ставят чуть ли не каждую русскую оперу, сюжет которой хоть каким-то образом касается общественных движений и политики: менты с дубинками и шныряющие всюду агенты в штатском стали таким же «лубком», каким раньше были пряники и ручные медведи.

Кое-что Вик придумал не без остроумия: например, первый эпизод — коронация — проходит под сенью громадного советского герба, а в последнем — в зале Думы (так и хочется сказать — Государственной) — красуется двуглавый российский, да еще и наскоро сделанная (видно, кем-то из «оппозиции») корявая надпись красным: «Народ хочет перемен», — но ясно, что никаких перемен не наступит, просто за одним не слишком удачливым царем последует другой, а Русь так и будет погружаться в смуту.

Кое-где вкус постановщику изменил: зачем, например, было вешать на корчму, куда зашли пропустить чарку беглые монахи, вывеску «Стриптиз-бар», если никакого стриптиза там в помине нет (или это намек на вечный русский обман потребителя?). Что за горы трупов оставляют за собой после разгона протестующей толпы оперные омоновцы? Не слишком ли «много чести» для нынешней российской власти? За ней, конечно, разное водится — от дружбы с волшебниками из Центризбиркома до задержаний мирных гуляющих граждан, — но все же не массовое убийство на улицах. Правда, в музыке в это время звучит апокалиптическая песня Юродивого (Андрей Попов изображает хипповатого типчика в джинсах, покуривающего табачок, а может, и что похуже): «Скоро враг придет, и настанет тьма… Горе, горе Руси. Плачь, плачь, русский люд…» Так что, может, расценивать эту сцену как прогноз?

Выбирая из множества редакций «Бориса Годунова», лидер Мариинского театра обратился к первой — авторской, написанной Мусоргским в 1869 году. Это тем интереснее, что долгие десятилетия она была практически неизвестна не только публике, но даже специалистам, так как следы ее «растворились» при подготовке композитором второй редакции 1872 года, и лишь в ХХ веке музыковедам удалось ее восстановить. Оркестр у Гергиева звучит ясно и мягко, нигде дирижер не скрывается за кашеобразным грохотом, все прослушивается практически до каждой отдельной партии. Одним из козырей постановки стало исполнение роли Бориса Евгением Никитиным — певцом из числа лучших бас-баритонов на сегодняшней мировой сцене. Его голос мощен, богат красками от ослепительно-светлого «форте» до глухого ропщущего пианиссимо. Лишь в самом первом монологе «Скорбит душа» этот голос слегка дрогнул и сбился с чистой интонации — видимо, сказалось премьерное волнение. А вот исполнителя партии Самозванца просто не в чем упрекнуть: пение Сергея Семишкура ярко, эмоционально, нервно, не говоря уж о том, что тенор его необыкновенно красив.

Немного не хватило масштаба в пении Михаила Кита (летописец Пимен). Сильно не хватило лихости исполнителю роли Варлаама Алексею Тановицкому: хрестоматийный хит «Как во городе было во Казани» прозвучал стерто. Очень уж некрасивым голосом наделил Василия Шуйского Евгений Акимов — хотя его персонажу и не положено классическое бельканто, но, пожалуй, исполнитель перестарался с шаржем: все же перед нами умный политик, а не Кащей Бессмертный из детского мультика.

Да и в самой музыке, при всей оригинальности первой редакции, не хватало таких привычных и любимых эпизодов, как сцена у фонтана с ее немыслимой, прямо-таки пуччиниевской красотой (за полвека до Пуччини!), сцена с курантами, в традиционной для театров редакции звучащая настоящим музыкальным хоррором, а тут скользнувшая проходным моментом…

Ну и напоследок — ради чего предпринималась нынешняя сценическая трансформация «Бориса Годунова»? Что в опере Мусоргского стало точнее, острее от того, что реплики «Митюх, а Митюх, чего орем?» — «Вона! Почем я знаю» — произносятся не бородатыми мужиками, а современными гопниками? И так ясно, что это настолько же об организованных Кремлем 400 лет назад «народных изъявлениях в поддержку царя», насколько о сегодняшних митингах различных сил, где согнанный активистами народ на 90 процентов безразличен к происходящему — «безмолвствует», что гениально предрек нам на века Пушкин.