Премьерный спектакль театра-фестиваля «Балтийский дом» «Зелёный шатёр» по прозе Людмилы Улицкой длится… от смерти Сталина до смерти Бродского.

Первой ассоциацией, связанной с «Зелёным шатром», выносящим зрителю из глубин романа Улицкой характерные типы шестидесятников, становится отнюдь не «Даниэль Штайн» — схожий по форме театрализованного изложения прозаический материал того же автора, благодаря режиссёру Анджею Бубеню ставший откровением на сцене Театра на Васильевском. Да, режиссёрские ходы от «коконов» героев в «Штайне» и клетушек, в которых ютятся герои «Шатра», до изложения текста непересекающимися монологами, всё те же. Но ассоциативно первыми на ум отчего-то приходят заключительные речи героев из фильма Эльдара Рязанова «О бедном гусаре…»: «После того, как получил вольную, упал под забор собственного дома, уснул и не проснулся». Знакомая форма, известный текст, всё те же типы… Жили, боролись, делали свое дело и «уснули», но за что?

Кто-то из умных людей сказал, что писательство в России — аналог психотерапии. Разумеется, для того, кто пишет, и не всегда для того, кто вынужден читать. Улицкая, некогда сама пострадавшая за распространения самиздата, наверное, не могла не выплеснуть то, чем «переболела», о чём думала. Но думать мы можем о многом, на виду порой оказывается малое. «Имаго, имаго!» — слова, произнесённые прыгающим с подоконника в небытие сердобольным Михой (Дмитрий Гирев), в спектакле Бубеня становятся обозначением однозвучного, используемого в психологии понятия, означающего некий субъективный образ человека, создающийся у других людей. Образ этот чаще всего отличен от объективной реальности, и, в конечном счёте, каждый из нас — лишь миф, придуманный другими людьми. Прекращение существования конкретного человека в конкретном месте — освобождение от чужих представлений о нём. В условиях «закручивания гаек» шестидесятникам, чей образ прочно сложился в головах соотечественников, вариантов освобождения было два — выехать из страны или свести счёты с жизнью. Внутренняя эмиграция, как попытка спасения (на неё и в романе и в постановке идёт Илья — Валерий Степанов) — не выход. Но в постановке Бубеня проза Улицкой превращается не в описание достоинств уходящего ныне поколения, а в продолжение «Русского варенья» — рассуждения о сути, судьбах и назначении отечественной интеллигенции. Она, эта интеллигенция, на словах вечно ратует за свободу, равноправие, честность, всеобщее счастье, но все её метания бесплотны и трагичны. Не умея спасти себя («Распоряжаться собой и есть качество взрослого»), другого не спасёшь тем более… Девять жизней героев «Шатра», вроде и увязаны друг с другом, но на деле втиснуты в изолированные друг от друга мирки (у каждого свой, согласно образу, характеру и профессии — тут есть и остов рояля, и множественные ящики гэбистского каталога неблагонадёжных, и «крылатые качели» девочки, так и не ставшей, по сути, взрослой женщиной, и золочёный герб СССР и многое другое). Мирки эти мобильны (художник спектакля Елена Дмитракова), благодаря мудро и безэмоционально взирающему со стороны на интеллигентские метания Арию Львовичу (эта роль достается у Бубеня Сергею Бызгу) — то ли реальному гробовщику, то ли условному перевозчику настрадавшихся душ в мир иной. И бесполезно разглядывать в этих мирках-повозках, выстраивающихся в финале в хоровод, не несущий освобождения, переселенческие караваны покорителей новых земель. Это все та же карусель умов, эмоций, растраченных жизней, ничего не решающих и не сдвигающих ничего с места. И требовать от тех, кто не смог сберечь самое себя, чего-то ещё — просто бесполезно (кажется, что герой Бызгу это прекрасно понимает). Надо простить и отпустить их души с миром. Круговерть бесполезности усугубляется присутствием в монологах главных действующих лиц ещё пары десятков героев (андреи, пантелеймоны, петры, николаи, серафимы и иже с ними), запомнить имена и родственные связи которых не представляется возможным. В отличие от интеллигентского ядра героев постановки Бубеня все эти люди не просто где-то существуют, а живут, похоже, полноценными жизнями, не заморачиваясь на судьбы крымских татар и нравственные мучения героев, способных, как некогда белая кость презирала кухаркиных детей, истово презирать детей водопроводчиков, которые только и останутся, по их мнению, на постсоветском пространстве. Спору нет: спектакль удался уже потому, что он рождает самые противоречивые чувства и заставляет ещё раз переосмыслить необходимость обсуждения «оттепели» и её последствий. И, честно скажу, мысль «хватит уже обсуждать „шестидесятников“» — одна из многих… Они не заслужили света. Они заслужили покой.