Черный куб Новой сцены Александринского театра распахнут настежь, до стеклянных дверей, ведущих к служебному входу. Ступеньки снаружи подсвечены прожекторами, а вместе с ними аутентичная зимняя взвесь из дождя и снега пополам. Публика внутри мерзнет от одного этого вида. Откуда—то из темноты выходит Режиссер (не настоящий, Николай Рощин, а сценический — Дмитрий Лысенков), просит собравшихся потерпеть. Ждем госприемки. А вот и она: двери распахиваются, охрана суетится, чиновники в каракулевых шапках—пирожках вальяжно поднимаются к входу, только руками не помахивают в «мавзолейном» приветствии. Думаете, это режиссерский ответ злобе дня, настойчивым попыткам ввести в современном театре худсоветы с участием чиновников Минкульта, «общественности» и правоохранительных органов? О нет, это Маяковский, «Баня», третий акт дословно.

«Ответственные товарищи» наблюдают сатиру на бюрократов 1930 года, которую сами же и разыгрывают. Виталий Коваленко и Виктор Смирнов виртуозно «впадают» в роли главначпупса Победоносикова и его заместителя Ивана Ивановича и, уже не выходя из них, оценивают происходящее на сцене — разумеется, отрицательно. Фразы узнаются с лету: и про «искусство, которое должно отображать жизнь», и «не надо народ будоражить», и «назад к классикам». Это тоже Маяковский. Разве что пассаж про недопустимость авангардных экспериментов на государственные деньги — из дня сегодняшнего.

Чтобы спасти спектакль и труппу, Режиссер хватается за компромиссы, как за соломинки: «Свободный мужской состав, притворитесь, что вы — „кто был ничем“, и вообразите, что вы — „тот станет всем“. Взбирайтесь на плечи друг другу, отображая рост социалистического соревнования…» Цирковая пантомима с «пирамидами» в постановке Владимира Варнавы — забавнейший привет театральному конструктивизму. И тут тоже буквально воспроизведен текст пьесы, которая вошла во все учебники по истории театра XX века вместе с постановкой Мейерхольда, увидевшей сцену ГосТиМа за месяц до самоубийства поэта.

Как ни странно, именно эта верность слову и букве Маяковского играет дурную шутку с новым главным режиссером Александринского театра Николаем Рощиным. В конфликте изобретателей машины времени и служащих Управления по согласованиям что ни пассаж, то лозунг или крылатое выражение. Пощечины продажным журналистам, шпильки в сторону шпиономании, намеки на декриминализацию побоев и даже феминистический дискурс про накрашенные губы — все это вкусно до чрезвычайности. Однако количество исторических гэгов, поражающих своевременностью, так и не переходит в какое—нибудь новое качество, отличное от первого — легко считываемого — плакатно—сатирического слоя спектакля. И когда авторы в 2017 году ровно столько же раз, сколько в 1930—м, демонстрируют зрителю, чем конкретно плохи очереди в госучреждениях, в каких деталях и подробностях смешны и вредны бюрократы, кого и почему не возьмут в коммунистическое будущее, — становится уже «Не смешно!», цитируя мещанку—жену Победоносикова Полечку. Не помогает отчего—то ни пролог с замечательно разыгранным самоубийством трехметровой куклы Маяковского, ни дополняющий оригинальную «Баню» финал с Изобретателем, которому руки оторвали (в буквальном смысле слова).

Вообще—то «Баня» 2017 года построена капитально. Музыка Ивана Волкова — хромающий джазец с тубой и похоронным привкусом — изумительно вплетается в действие, а то и дирижирует им. Исторические костюмы Екатерины Коптяевой — словно ожившие музейные экспонаты. Технические фокусы — все к месту: кресло начальника катается само собой, телефонный провод растягивается на неправдоподобную длину, фрагменты Новой сцены лихо уезжают то в подвал, то в потолок. Людей только незаметно. Как, впрочем, не видно их за «типажами» и у Маяковского. Да можно бы, пожалуй, и без людей. Кажется, подтянуть какие—то винтики и гайки в машине этого спектакля — и она поедет, и лучше бы не в коммунистическое будущее 2030 года (чур нас, чур! Его и Маяковский в «Бане» заметно опасался), а в настоящее. Многослойное. Неоднозначное.