4 февраля в литературно-мемориальном музее Ф.М. Достоевского прошла премьера спектакля Дениса Шибаева «Суд над тунеядцем Бродским», посвященного 75-летию со дня рождения поэта.

По форме

То, что спектакль будет далеко не однозначным явлением, становится понятно за пол часа до премьеры по внешнему виду прибывающих зрителей. Тут и мальчики в серьгах и с длинными волосами, и девочки с короткими стрижками, и господа средних лет в модных очках и шелковых шарфиках поверх бурых вельветовых пиджаков или песочных свитеров — словом, публика андерграудная. Те, кто помоложе, зачастую оказываются знакомы друг с другом. Раздаются дружеские поцелуи и приветственные восклицания.

Фойе театра (оно же — музейный гардероб) — помещение довольно тесное, с низкими потолками. Здесь же можно приобрести билеты или приглашения по аккредитации. Я, не раз регистрировавший представителей СМИ во имя высокой цели на Культурном форуме прошлого года, оценил работу билетеров по достоинству. Скромного вида кусочек бумаги с приветствием и твоим именем — ни к чему тратиться на излишние формальности.

Скоро зрители выстраиваются в длинную цепочку к входу в зал, куда еще не пускают, хотя спектакль уже должен был начаться пять минут назад. Позади меня раздаются недовольные голоса:

— Может, мы рано пришли? Может, пока погуляем где-нибудь?

— Последние приготовления. — говорит Андрей, начальник отдела по общественным связям театрального концерна «Открытая студия», в рамках которой будет проходить спектакль, — Еще буквально три-четыре минуты.

Между гардеробом и сценой — небольшая тусклая комнатка с фотографиями живописных мест по периметру. В левом углу от входа — рояль, покрытый матовой накидкой, с редкими фотографиями Иосифа Бродского, едва ли знакомыми широкому зрителю. На одной из них пожилой поэт сидит перед камерой в позе кролика, на другой — пристроился рядом с мраморной задницей какого-то божества. И так далее.

В зале царит интимный полумрак. Сцена никак не огорожена от зрителей, которые спешно занимают свои места. Всего их около семидесяти. Я захожу в зал одним из последних, и место мне находится с трудом.

— Можно вот сюда? — указываю на какую-то табуретку у самой стены, неподалеку от зрительских стульев.

— Что вы, что вы! Это часть реквизита!

По содержанию

В 1964 году мой дедушка работал в одной ленинградской газете вместе с Александром Бродским. Дедушка вспоминал, что отец начинающего поэта никак не мог понять, почему осудили его сына: «За что они его? Ося хороший, добрый». Вероятно, и сам Иосиф Александрович на тот момент (и до конца жизни?) едва ли понимал, что происходит — чересчур абсурдным казался нормальным людям этот процесс.

Вероятно, по этой причине жанр спектакля определен в программке как комедия, а главные действующие лица — кентавр, взятый режиссером напрокат из рисунков самого Бродского, человек с зеленым лицом (то ли Фантомас из фильма 1964 года, то ли еврей с картин Марка Шагала), негр, по всей видимости, олицетворяющий фестиваль молодежи в Москве 1957 года, физкультурник в сиреневых лосинах и Сергей Довлатов в качестве привета из жизни третьей эмиграции. Все четверо одновременно играют роль подсудимого, а по отдельности — тот или иной аспект жизни советского государства.

Перед началом спектакля зрителей предупреждают:

— Несмотря на принятый относительно недавно закон об использовании ненормативной лексики в кино и театре, мы решили не отходить от точного воспроизведения текста стихов Иосифа Бродского. Заранее приносим свои извинения и приятного просмотра.

И действительно: создатели спектакля не стесняются в цитировании стихотворений, изобилующих матерщиной. В отличие от спектакля с Михаилом Казаковым и Игорем Бутманом на ту же тему, где те же стихи читаются со смягчающими дело заменами (ср. «Ночь. Камера. Волчок херачит прямо мне в зрачок»), труппа Дениса Шибаева от замен отказывается. И сигарета, которую закуривает Довлатов, тоже оказывается настоящей. Следуя принципу транзитивности, приходится признать, что и водка, которую герои пьесы распивают две трети спектакля, тоже, наверное, не бутафорская.

Но это все — мелочи, работающие на величие замысла, который на поверку оказывается не таким уж и серьезным, а, скорее, гуманным, человеческим. Показать Иосифа Бродского не заоблачным титаном отечественной словесности, нобелевским лауреатом и гением в изгнании, хотя именно на это работают многочисленные аллюзии на его творчество и биографию, разбросанные на протяжении всего сценического действа. На это же работают цитаты из записи Фриды Вигдоровой, а также фельетона Якова Лернера «Окололитературный трутень». Но не на это работают актеры.

Их задача — показать Бродского образца шестидесятых годов, то есть назвать вещи своими именами и современным языком. Потому что на самом деле Ося Бродский, сидя на скамье подсудимых и загадочно улыбаясь, был не ярко выраженным антисоветским литератором, а обычным парнем с окраин, который любил шутки-прибаутки, высокую поэзию, гулять с барышнями и ходить в народ.

После спектакля зрители почувствовали себя людьми одухотворенными и приобщенными к прекрасному. Поэтому, стоя в очереди в гардероб, одна часть начала вслух декламировать стихи разных поэтов на разный лад, а другая — так же бесцеремонно материться чуть поддатым голосом.

Таково влияние театрального искусства в общем. И творчества Бродского — в частности.