«Мама, а наша кошка тоже еврей?»
Театр R.A.A.A.M.
Автор-режиссер Юлия Ауг, художник Полина Гречка.

Сегодня День памяти жертв Холокоста.

А три дня назад в Нарве, на площадке Vaba Lava, свободной сцене, о которой мы много писали, прошел спектакль таллиннского театра R.A.A.A.M. и Юлии Ауг «Мама, а наша кошка тоже еврей?»

Сцена из спектакля.
Фото — slimvahur.

Я ехала на спектакль, памятуя о том, как уничтожение евреев поляками дало Польше на много десятилетий благородное чувство вины, как тема покаяния стала почвой для великих спектаклей (об этом не так давно писала Алена Карась). Последним криком на тему польского Холокоста оказалась широко и успешно идущая пьеса Тадеуша Слободзянeка «Наш класс», написанная по мотивам книги Яна Томаша Гросса «Соседи» — о польском местечке Едвабне около Ломжи. Книга, где собраны многочисленные доказательства того, что поляки во время Второй мировой порой превосходили нацистов в жестокости по отношению к евреям, расколола польское общество, утомленное виной и не желавшее более признавать грехи своей страны. Тему законодательно закрыл несколько лет назад польский сейм, приняв поправки к Административному кодексу: Польша блокирует реституцию (материальное возмещение ущерба евреям) и перекладывает теперь всю вину только на фашистскую Германию. Так легче.

Я ехала на спектакль, помня какой остроты сюжет развернулся несколько лет назад, когда Марюс Ивашкявичюс устроил Марш памяти жертвам Холокоста, обнаружив, что в его родном Молетае, «литовском дачном раю» в один летний день 1941 года были расстреляны и зарыты в общей яме две тысячи евреев — 80% населения местечка. Руководили убийством немецкие нацисты, но стреляли-то местные, свои, литовцы. Марш сильно осложнил жизнь Ивашкявичюса в родной Литве, а что уж говорить о развернувшейся травле Руты Ванагайте, написавшей книгу «Свои» о литовском Холокосте и участии в нем литовцев! Без вины легче.

Буржуазная Эстония, как оказалось, была страной, в которой не существовало бытового антисемитизма (в отличие от Польши, Литвы, Украины и Белоруссии). Более того, историки свидетельствуют, что в Эстонии до начала великого передела между Россией и Германией отношение к евреям было удивительное: существовала еврейская культурная автономия, работали еврейские школы (вообще не стоял вопрос национального языка!), один еврей входил в правительство, а в Тартуском университете по ходатайству Альберта Эйнштейна была организована кафедра «Еврейские науки» — для спасения еврейских наук в Европе, когда они были ликвидированы в Германии с приходом нацистов.

Сцена из спектакля.
Фото — slimvahur.

В 1940 году, после присоединения Эстонии к СССР, еврейские организации были закрыты, множество евреев пострадало от национализации, 450 человек депортировали (по иронии судьбы эти, высланные в Сибирь, и уцелели, как не подверглись тотальному уничтожению и 3 000 мобилизованных и эвакуированных в начале войны евреев). Но — парадокс — именно тут-то, в оккупированной Советами Эстонии, и начал появляться антисемитизм. Причины его — не национальные, а социальные: часть эстонских евреев активно поддерживала советскую власть, в то же время руководящие посты часто занимали именно евреи, присланные из СССР. Ненависть к Советам, депортировавшим 10% еврейского населения — это одна травма, евреи-завоеватели — другая… Все сложно. (Тут в моей памяти всплывает витрина в Еврейском музее толерантности: узник-еврей Мандельштам, а рядом — фото начальника лагеря и двух вохров — тоже евреев…)

Я ехала на спектакль, ожидая «эпического» размаха сложнейшей темы. В маленькой Эстонии было уничтожено от 7500 до 8500 евреев (в том числе 963 местных, их ликвидировали к концу осени 1941 года, остальные — завезенные сюда для уничтожения в 1942-1943 годах иностранные граждане).

Но, по сути, спектакль вышел лирический, очень личный — как будто вторая часть «дневниковой дилогии», начатой спектаклем Юлии Ауг «Моя эстонская бабушка». Если там Ауг исследовала свои эстонские и шведские корни (бабушка Ксения Клеттенберг и дедушка Оскар) и находила среди предков жертв и палачей, репрессированных и энкэвэдэшников (будто вся история прошла через ее род), — то сейчас она прислушивается к своей «второй половине», к предкам своей еврейской мамы, и в связи с этим — к истории Холокоста в Эстонии. Предки Юлии там не жили, ее мама приехала в Эстонию в 1965 из Белоруссии и свидетельствовала, что антисемитизма в Минске было куда больше, чем в Эстонии. Собственно, в Эстонии его к 1960-м опять не было…

Сцена из спектакля.
Фото — slimvahur.

Главный вопрос — почему именно Эстонию Германия назначила «юденфрай», и она — единственная — стала страной, свободной от евреев? Может, потому что их там было мало и можно было быстро сделать зачистку и поставить на карте гордую фашистскую галочку? В Эстонии уцелел только один еврей, Исидор Левин, будущий большой ученый, укрытый своим преподавателем Уку Мазингом. Дальше Левин менял тюрьмы, имена, попал после концлагеря в советские лапы (почему все погибли, а он выжил? Чьим агентом был? Подозрительно…) История о Левине есть в спектакле. Кажется, больше стран с одним уцелевшим евреем не существует…

На вопрос о причинах сотрудничества эстонцев с немцами Ауг отвечает по ходу спектакля. А начинает она его с эха детских песен «из радио» 70-х, никакого отношения к Холокосту не имеющих. Со своего детства.

«С голубого ручейка начинается река…» — вот и ее спектакль, ее «еврейский вопрос» начинается с ручейка детства. Она берет линейный ход «от себя», но по-актерски (а Юлия Ауг стопроцентная актриса!) присваивает, аккумулирует, вживляет в себя и выдает за свои в том числе и чужие истории. Судя по всему, антисемитизм не был ее личной травмой в детстве, но поскольку он тревожит ее сейчас (как тревожит природа моментального превращения жертв в доносчиков, актуальная сейчас для России), — Ауг «взращивает» в себе чужие зерна тоже.

Вот ее удивляет — почему у взрослых разные имена дома и на работе… Вот преследует странный мираж — белая козочка, которая пугает маленькую Юлю (Эллина Рейнольд) на даче в Усть-Нарве. А это, оказывается, в ее подсознание вошла колыбельная, которую на идиш пела мама (белая козочка идет на базар за сладким изюмом и горьким миндалем), и она ее подсознательно запомнила и пела потом своей дочери Полине:

Унтер Янкелес вигеле
Штейт а голдене цигеле.
Дос цигеле из гефорн хандлен,
Рожинкес мит мандлен.
Дос из ди бесте схойре,
Янкеле вет лернен Тойре…

Сцена из спектакля.
Фото — slimvahur.

Так возникает тема неосознаваемого еврейства. На самом деле это совсем не опыт Юли Ауг, это писала о себе Мири Яникова в эссе «Белая козочка, изюм и миндаль». Да и финальный эпизод «Мама, а наша кошка тоже еврей?» взят из «Кондуита и Швамбрании» Льва Кассиля, только переработан «под себя»: Ося не спрашивал там маму о том, любит ли их эстонский папа, а героиня спрашивает…

Спектакль позиционирует себя как документальный, но, выходит, это не вполне история Юлии Ауг. Это актерское «Все, что было не со мной — помню» (из тех же советских песен 70-х). Так что станем называть героиню спектакля просто героиней, «забив» на автобиографичность и «документальность». Определим спектакль как публицистику. Он и есть публицистика.

Героиня расспрашивает разных людей о том, как в детстве они узнали, что евреи. Ответы обыкновенны, без драм. В Эстонии 70-х антисемитизм не цветет.

Героиня ищет свидетелей Холокоста, но те прячут концы в воду, и с голубого ручейка никак не начинается река в прошлое. Люди закрыты, не хотят травм, не хотят правды, боли. Один эпизод состоит из сплошных звонков героини, летящей из Москвы в Питер, потом едущей в Нарву, потом торопящейся в Таллинн к человеку, который уже рассказал ей об эстонском коллаборационизме, и теперь надо только повторить его рассказ на диктофон… И он отказывает героине: «Зачем вам это? Евреям и так непросто живется».

Сюжет спектакля — в том числе и история обломов. Ход похож на «Человека из КГБ» (в августе в Нарве состоялась премьера спектакля R.A.A.A.M., где Дмитрий Егоров с молодыми коллегами из Эстонии Литвы и Латвии предпринимают расследование деятельности КГБ в странах Балтии). Но у Егорова вышел остроумный и веселый спектакль, когда узнать не удается ровно ничего: бывших стукачей не бывает, а для этих балтийских ребят страшилки про КГБ — уже нестрашный миф.

Сцена из спектакля.
Фото — slimvahur.

Ауг тоже ищет. Но ее сюжет трагический по определению: прошлого Холокоста не бывает. И, найдя что-то, она  строит спектакль на контрастных историях, центральная из которых — история Харри и Кейлы Парисов. Он — актер театра «Эстония», она делает шляпки. Они не уезжают, ведь немцы — культурная нация. Но когда Кейла получает повестку явиться в полицию, и Харри понимает, что либо ее увезут в концлагерь, либо расстреляют, супруги собирают вечеринку ничего не подозревающих друзей, танцуют, словно в старой киноленте (потрескивают видеопомехи), потом отдают ключ дворничихе Хильде Пешеходовой, а ночью, обнявшись, выпивают яд. Оставив письмо с просьбой похоронить их вместе.

А по контрасту — история Михаила Шера, еще в 1920 году принявшем крещение. Он играл на скрипке и был прилежным лютеранином. Но когда его арестовали, били и готовились расстрелять, его жена Анна сразу подала на развод. Еще ничего не зная о судьбе мужа, она сразу подала на развод, чтобы устроить свою личную жизнь…

Ауг — как та козочка — несет изюм и миндаль: сладкое — горькое, сладкое —горькое…

То есть — что? То есть, все зависит от человека, его нравственности и чести. В этом пафос спектакля. Ты можешь быть Уку Мазингом и его женой Эхой, а можешь женой Юрия Плинера, попавшего в Эстонию с армией Юденича. Он оставил своих детей второй жене, чтобы в случае гибели она, эстонка, сохранила их. Но когда его расстреляли, жена написала в полицию, что не может содержать еврейских детей, у нее нет средств. Ребят казнили. И самый сильный (и по-настоящему документальный!) эпизод спектакля — акт об имуществе, об изъятых детских вещах. Пока его читают, ты можешь представить всю жизнь, в которой потертые штаны и рубашки, поношенные ботинки, всякие мелочи. Ты словно попадаешь в Берлинский Еврейский музей, где в витринах — конфискованные вещи жителей Гомеля и Варшавы, Вильно и… Йыхви? Кивиыли? Азери? Куремяэ?

Рассказы идут от лица погибших персонажей, архивные дела которых как бы перебирает героиня. Вот на занавесе никому доселе неизвестная парикмахерша Эльза Данненхирги, лютеранка, от которой осталось только удостоверение личности и чек на купленные вечерние туфли. Она хотела жить. А вот простой рабочий…

Сцена из спектакля.
Фото — slimvahur.

Ауг разбирается — каковы причины того, что эстонцы стреляли в евреев на краю вырытых рвов, стреляли в своих соседей, и те, оборачиваясь, встречались с ними предсмертными глазами? Ведь завтра дадут отмашку — и это может повториться снова (повторяются же в России доносы. Ну, пока не 4 миллиона, но народ уже точит перья — только свистни). Вот и эстонский легион СС состоял из нормальных людей, они совсем не все были нацистами. Но, попав в жернова между двумя системами, становились убийцами. А потом жили снова мирно и ладно. Как пишет в своей книге Рута Ванагайте, «эти люди всю свою жизнь были нормальными — до Холокоста, во время него и после него. Просто законы изменились. Новый закон „Долой евреев“ не был записан в своде законов или в Конституции. Он просто был. И они повиновались этому закону, повиновались власти, потребовавшей участвовать в применении этого закона на практике. Так что период Холокоста не был „вырезан“ из их жизни нормальных людей. Они были нормальными — всегда, всю жизнь были нормальными. Это страшно, но это правда».

Артисты Ловийзе Каппер, Отт Картау и Таави Тепленков существуют скупо, чисто и внятно транслируя истории. Их партнерами становятся только проекции, фотографии ушедших людей. А еще — проекции картин Шагала, яркими пятнами оживляющие монохром действия. И, сидя в зале я думаю параллельно и о Холокосте, и о том, что мало знаю о своей еврейской бабушке, растившей меня до шести лет, о прабабушке, умершей на Ладоге черной зимой 1941 года… Знаю только, что прадед был прохвост, но это сейчас не тема. Моя еврейская бабушка мирно и полно занимает во мне свою законную четверть, соседствуя с прочими предками и не претендуя стать целым…

Юлия Ауг, по-актерски беря на себя «целое», выращивает в себе еврейство как травму и пытается растревожить сознание современников, потому что война в Эстонии по-настоящему не изучена, и столько людей говорило ей: «Зачем вам это? Делайте красивый театр в костюмах!» Но она сотрудничает с R.A.A.A.M., а это особое место: там уже готовится спектакль «Сахаров» (ставит Марфа Горвиц), репетируют «Лотмана» (Александр Плотников). И красота костюмов волнует Мерта Меоса и Алана Калдою меньше, чем актуальность тем, историческая память… И уже жуткие русскоязычные громилы эстонского ютьюба (я выдержала пять минут этого зверинца), которые в театр не ходят, вопят в сети о русофобии Ауг и своей любви к России, в которой не живут (и возвращаться не собираются). Все перепутано, и в этой агрессивной обывательской мути легче всего ловить рыбку.

Уезжая утром из гостиницы «Нарва», в которой я останавливаюсь довольно часто, вдруг «новым зрением» вижу, что все в ней обвешано репродукциями Шагала. «Еврейский вопрос» парит над сверкающими супницами и отличного качества молочными продуктами — как висит он над мирной, независимой, благополучной Эстонией: и все же почему именно эту страну история выбрала первой «юденфрай» и почему именно здесь приказ был настолько тщательно выполнен, что уцелел только студент-филолог Исидор Левин…