«Декамерон». По книге Дж. Боккаччо.
Гоголь-Центр.
Автор пьесы и режиссер Кирилл Серебренников, режиссер-хореограф Евгений Кулагин.

В Москве на сцене Гоголь-Центра теперь можно увидеть спектакль, который Кирилл Серебренников поставил с актерами своего театра и труппы Deutsches Theater Веrlin в 2019-м. До пандемии премьеру успели показать только в Берлине, отныне спектакль будет жить на двух сценах. Два комплекта оформления — для каждой страны, два языка исполнения — одновременно русский и немецкий, сплетенные на сцене и в живой речи, и в титрах.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Сто новелл Джованни Боккаччо — истории любовных похождений, которые рассказывают друг другу молодые люди, укрывшиеся от средневековой чумы на тосканской вилле. Полтысячи лет спустя несколько старинных историй на новый лад легли в основу спектакля, а современная чума создала особый контекст восприятия. Кирилл Серебренников написал пьесу о нас, людях ХХI века, европейцах и россиянах, и о проблемах общих и особых.

Сюжеты разложены по временам года — по паре на каждый сезон, и обрамлены рассказом о мести отвергнутого влюбленного холодной красавице, мести, которую не прекращает даже смерть. Смерть и есть фон действия и средоточие размышлений автора спектакля. Самое сильное сердцебиение вызывают страсть и страх, их пересечения и исследует режиссер. А единственное, что сердцебиение усмиряет, — ход времени, истаявшая молодость, холодная старость.

Примета гуманной нынешней эпохи — старухи в спортзале: белый павильон, люминесцентный свет, огромные мячи, плохо двигающиеся суставы, покорность пожилых женщин. Ирина Выборнова тут играет тренершу немного моложе своих подопечных — ненавидит их как скорую свою перспективу, рявкает надзирательски, но вдруг замирает, теплеет, гладя взглядом тело молодого атлета, зашедшего в зал (Георгий Кудренко). Вот это внезапное тяготение, весеннее таяние, головокружение — условная точка отсчета в вечном круговороте сезонов и жизни. Пульсация желания — ведет ли она к любви или смерти?

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Тут каждый играет несколько ролей — пять немецких актеров и пять русских. Выборнова, на глазах помолодев, рассказывает историю жены, изменяющей мужу из благочестия. Пока муж (Марсель Колер) стремится к совершенству, отказавшись от секса и истязая себя спортом (о, новая религия неверующих!), жена помогает ему, распяв его на стропах и отдаваясь за стеной хитрому бесу в рясе святого (Джереми Мокридж). И кто возьмется утверждать, что ее неистовство лишь эротического свойства, что она не помогает мужу нести его крест, неся при этом собственный?

Не о любви — или не столько о любви — оказывается и следующая история, где Филипп Авдеев в образе небритого гастарбайтера изумительно точно играет иссушающее желание к холодной буржуазке с напомаженным ртом (Регина Циммерманн) — историю о том, как пастух пробрался на ложе королевы, обманув и ее, и короля. Но бессловесный поединок с мужем (Олег Гущин) возлюбленной — безмолвный спор, неподвижная погоня, соперничество двух умов и воль — оказывается сильнее желания, убивает страсть. Когда пастух в темноте должен не выдать себя, а затем перехитрить короля — оглушительное биение его испуганного сердца самоценно, сердце бьется не ради кого-то, а ради пульса как такового, ради жизни, и как знать, удовлетворение погасило любовь или страх разоблачения?

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Нет смысла перечислять хитроумные способы, к которым прибегают влюбленные в спектакле, чтобы добиться желаемого. Это сделано иронически и изящно, здесь ловкость персонажей соединена с остроумием режиссера и виртуозностью актеров. Но смешение риска и веселья, опасности и влечения — здесь лишь способ, форма, в которую вложены размышления о чем-то надсюжетном. И эти размышления перекликаются с тем, что Серебренников предложил в своей версии пушкинских «Маленьких трагедий»: время и есть чума, оно беспощадней эпидемии и войны, оно убьет неизбежно.

В самой «русской» новелле безошибочно угадываются тоска далекого гарнизона, жестко правящий им вояка и безысходное бесправие, в котором живут и гибнут те, кто в его власти. Олег Гущин сделал живым и чудовищно актуальным образ силовика, способного на убийство подчиненного из-за своих представлений о семейной и армейской чести и подспудно — из отцовской ревности. Невозможность расслышать друг друга у людей разной душевной организации, разной одаренности воплощена в потоке непересекающихся, недоступных друг другу монологов на русском и немецком; Регина Циммерманн в роли дочери закована в черное, обращена спиной к отцу и лицом к клавишам пианино — это ее жизнь, ее любовь, ее настоящий язык, на котором с ней говорит возлюбленный, убитый отцом рядовой (Филипп Авдеев садится рядом и играет с нею в четыре руки).

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Вся социальная сатира в спектакле уведена на второй план — не пороки разных сословий тут обличаются, хотя перед нами и корыстная бизнес-леди (Виктория Мирошниченко), цинично предлагающая встречу со своим мужем влюбленной в него потенциальной инвесторше; и холодная инстаграм-дива (Ян Гэ), выкладывающая в Сеть свои издевательства над несчастным влюбленным; и силовик (Олег Гущин), чьи мысли грязнее содержимого порносайтов; и безжизненно-сияющая онлайн-торговка вечной молодостью; и мстительный айтишник (Георгий Кудренко), превративший в ад жизнь отвергнувшей его красотки.

Казалось бы, сексуальное влечение и есть подкладка всех действий персонажей, но нет, оно оказывается рамкой, в которой зритель может, например, любоваться искусством риторики — тем, как влюбленная женщина способна одними искусными речами увлечь и свести с ума чужого мужа, которому запрещено отвечать ей (Регина Циммерманн так кружит вокруг застывшего на тренажере Джереми Мокриджа, так плетет сеть пылких реплик от себя и будто бы от него, что в этой блестящей сетке он запутывается, как птичка в силках, и начинает петь, зачарованный зовом любви). Или следить за завораживающей пластической битвой, ритуалом, танцем, поставленным хореографом Евгением Кулагиным, где две души, мужская и женская — Ян Гэ в образе обнаженной прекрасной ведьмы и беспощадный самурай Георгий Кудренко — вечно терзают друг друга и не могут разлучиться. Или замирать над красотой немецкой поэзии, которую исполняет транс-дива Жоржетта Ди, и ее страшной балладой о волке, являющемся в снах, пожирающем лицо и тело неверной жены.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Веселое лукавство Боккаччо тут уступает место трагическим интонациям и смыслам позднейших времен: немецкие стихи; щемящие мотивы Даниэля Фрайтага, которые он исполняет с музыкантами, присутствуя на сцене; зимние брейгелевские пейзажи на экранах; пустой сумрак, обступающий светлый куб павильона и в финале сквозь стеклянный желоб всасывающий в себя медленно кувыркающегося, улетающего во тьму обнаженного человека. Смерть впрямую названа возлюбленной в финальном монологе Марселя Колера, где все черты, поступки и слова любимой были приметами его гибели. В спектакле главное — дань мировой культуре, тот «германский и славянский лен», который Серебренников сплетает следом за акмеистами, создавая сценическое доказательство общности культур, восхищения искусством.

Смерть принимает бесконечные облики — обольстительницы в кружевах, замерзающего влюбленного, яростного самурая, замедленно движущихся старух, генерала в тяжелой шинели, замученного мальчика в гимнастерке. Пока в вас бьется желание, пока вы поглощены своей страстью — вы можете не замечать самого опасного, что происходит: бега времени, вращения годового колеса. Но когда внезапная катастрофа разрушает ваше счастье, то все, что остается — это голос поэзии или музыки, вечный, единственный, способный преодолеть отчаяние, одиночество и само небытие.