После экстравагантных (в разном смысле) опусов по Горькому Люка Персеваля и Евгения Марчелли «Дети солнца» Владимира Туманова выглядят «по-чеховски» тихими, объективными, хотя относительно первоисточника и не традиционны. На афише объявлен жанр «русская кадриль» — ну, думаю, выдадут разухабистый «гротеск». К счастью, не случилось. Кадриль — ироничная метафора. Реальная кадриль пьяного слесаря Егора и его компании (Авдотья, Яков) тоже имеется, однако грубая пляска вспомогательна. Надо же усилить контраст между вечно дискутирующей (образованной) частью общества и частью естественной (непубличной). Люди без рефлексии — не обязательно простолюдины. Их отличает даже не грубость, а полное бесстыдство, желание задавить слабейших. В спектакле 2011 года интеллигенция практически уничтожена, если не физически, то уж точно морально.

При этом скорби о насилии над «культурными» почти нет. Кадриль — метафора двух миров, абсолютно друг другу чуждых, однако озабоченных подпиткой от психологического врага. Профессору нужен мастер Егор для изготовления приборов, а новому дельцу Мише (Сергей Агафонов) — «спец», чтобы поставил на профессиональную ногу химический заводик.

С Мишей-то всё ясно, а вот Протасов — персонаж двусмысленный. Второе моё опасение (помимо «русской кадрили») связано с приглашением на главную роль Евгения Леонова-Гладышева. Призовут звезду-варяга — обязательно провал. Опять же предубеждение напрасное. Популярный Леонов-Гладышев не мешает ансамблевости постановки. Стилистическая чужеродность актёра работает на концепцию.

Жизнь Протасова и его окружения бессмысленна — бессмысленность в химике-дилетанте доведена до полного абсурда. Некоторые просвещённые зрители сетовали, дескать, Туманов удачно выстроил психологическую ткань действия, а с патетической частью текста, монологом о «детях солнца» («Мы победим тёмный страх смерти» и т. д.), не справился. Так ли?

Нравится нам или нет, но велеречивые или инфантильные речи Протасова звучат сегодня дико, если не сказать идиотично (то же самое и у Персеваля). Потребна киношная «нейтральность» Леонова-Гладышева, чтобы Протасов не превратился целиком в фарсовую или фальшиво-ходульную фигуру (подобно Протасову Игоря Горбачёва). Так или иначе, ненавязчивая мысль о пародии на общественного деятеля возникает. В интервью Юрия Ицкова я получил подтверждение: да, пародийность обговаривалась на репетициях. Общественный деятель в своих речах, статьях пора¬зительно наивен. Он открывает для себя давно известное каждому обывателю, зовёт к вершинам, которые по очевидным причинам не могут быть покорены. Как над ним не похихикать?

Впрочем, «Дети солнца» оставались бы пьесой для «высоколобых», если бы не семейный фон, который тоже пародиен. Более всего — по отношению к «Дяде Ване» Чехова. «Любовный» треугольник: Протасов — жена Елена (Наталья Кутасова) — влюблённая в Протасова богачка Меланья (Татьяна Калашникова) — развлекает зал постоянно. В диалогах этой троицы соединяются чрезмерность и узнаваемость.

Инфантильность и эгоизм Протасова в его отношениях с женщинами зашкаливает. Протасов даже хуже Егора. Слесарь бьёт жену, но, по крайней мере, хочет, чтобы его любили, небезразличен к Авдотье (Мария Фефилова). Для Протасова любовь к собственной персоне — нечто само собой разумеющееся. А он не хочет растрачивать на семейные проблемы драгоценное время. Поэтому влюблённость Меланьи его раздражает — докучливая ненужность. Пусть лучше поставляет куриные яйца для опытов. Объяснения профессора с женой и Меланьей жалки и очень смешны. Как же не пародия на человека, человеческие чувства? При том, что «главное дело жизни», химические эксперименты, — тоже весьма сомнительно. Опыты Протасова глупы, никак не связаны с реальностью, она его и отторгает.

В конечном итоге, речь даже не об интеллигенции и «практиках» — о столкновении безумий. Животное существование Егора, горничной Фимы (Екатерина Рябова) и доморощенные штудии Протасова, психическая болезнь экзальтированной Лизы и нарочито сумасшедший цинизм Чепурного. В известном смысле, всë едино. Чепурной — вероятно, лучшая роль Юрия Ицкова в Петербурге. Чепурного, как и Протасова, часто называют чудаком, но в понятие чудачества его природа не укладывается. Удивительная смесь веры и неверия, насмешливости и влюблённости! Гротескные краски, мало уместные и неоформленные в «Короле Лире», здесь оказались очень кстати.

Судьба Чепурного — ответ на возгласы Протасова о преодолении страха смерти. Нет страха смерти, поэтому доктор кончает с собой легко. Есть страх жизни — она не обещает никакой радости. Вероятно, работа Ицкова, как и остроумный эпизод Якова — острохарактерного Михаила Николаева, — самые запоминающиеся элементы тумановской композиции.

Рядом с судорожной Лизой (Светлана Щедрина), «бесплодными усилиями любви» капризного художника Вагина (Леонид Алимов), не столько любящего Елену, сколько восторгающегося собой, влюблённым, Елена Николаевна Протасова выглядит сторонним лицом. Она над схваткой, наблюдает и пытается понять, что же ей в этом сумасшедшем доме следует делать и стоит ли вообще. Кутасова не изображает сирену, атакованную мужчинами. В ней есть усталость и рассудочность. Вместе с учтиво-старомодной Антоновной (Елена Рахленко) актриса вносит в общий бедлам ноту здравого смысла.

Для Туманова (и для нас) революция уже произошла, и нет надобности воспроизводить заключительную авторскую сцену драки мастеровых. Конфликт социальный переведён в психологически-экзистенциальную плоскость. Режиссёрский финал иной: за кулисами раздаётся глухой ропот толпы и начинается фантасмагорический эпилог. Безумная Лиза и повесившийся Чепурной, счастливые, танцуют свой макабрический танец. Счастье и гармония возможны лишь за гробом. Кто знает? Наверно, так.