Понятно, чем роман Михаила Шишкина «Письмовник» привлекателен для театра: характеры выписаны пластично, коллизии остры, монологи и диалоги живые и красочные. Здесь задыхаются от нежности, захлебываются любовью, горят ненавистью, мучаются одиночеством и тоской — как такое не хотеть сыграть, особенно в молодости? Но трудность этой прозы в том, что Шишкин использует прием, до него изобретенный и блестяще реализованный много кем, от Достоевского до Набокова: гипер-, казалось бы, реальность, данная в мелких деталях, в картинах, звуках и запахах, оборачивается реальностью сна, мороком, материя на глазах утрачивает плотность, делается прозрачной, и пласты времени наслаиваются друг на друга — а это как сыграть?

Девушка Саша и юноша Володя обмениваются любовными письмами, в которых смакуют подробности своих чувств, тел, соприкосновений и соитий. Когда это происходит? Шишкин тщательно избегает точной датировки, однако мне все же удалось его поймать. Саша пишет: «У тебя пупок узелком, а у меня колечком». В СССР в роддомах начали скреплять пупок скобкой, в результате чего выходил узел, в конце 1950-х, но кое-где продолжали по старинке перевязывать обрезок пуповины нитью, получалось классическое колечко. То есть герои — примерно ровесники автора 1961 г. р., значит, их роман вспыхнул где-то на рубеже 1980-х. Володя отправляется в армию — и мог бы попасть в Афганистан. Но он попадает в Китай, где в 1900 году коалиция стран Европы (включая Россию), США и Японии подавляет знаменитое «восстание боксеров». И дальше Володя описывает чудовищные реалии этой войны, на которой его вроде бы убивают, но, может, и нет. А Саша сходится с другим мужчиной, беременеет от него, теряет ребенка, расстается, стареет, хоронит родителей и т. д. То есть жизни их идут параллельно, а письма отправляются не адресату, а в некое метафизическое пространство. Типа: на небеса. Где мы и читаем их вместе с Богом.

В спектакле режиссера Наталии Лапиной это материализовано просто и эффективно. Володя Андрея Аладьина — юный, светлый, совестливый, добрый, таков он от начала до конца. Сашу играет Александра Мареева — и актриса проделывает вещи удивительные. Не прибегая ни к каким внешним ухищрениям (разве что волосы распустит-соберет), она каким-то образом эпизод за эпизодом накапливает возраст. Годы и тяготы ложатся на ее лицо, плечи, походка тяжелеет, красота вянет… Остальные семеро участников рисуют многочисленных персонажей безразмерного шишкинского романа двумя-тремя штрихами, балансируя между жизнеподобной достоверностью и лихим гротеском. В ровном ансамбле надо выделить Ольгу Афанасьеву — она изображает сразу и несчастную брошенную жену, и трогательную косоглазую дочь того самого никчемного мужика, с которым Саша изменила своему Володе.

Как крохотный объем рольки заставляет актеров работать экономно и точно, так же тесную Малую сцену «Мастерской» художник Александр Якунин использует до сантиметра. Три большие ступеньки, их вертикальные плоскости прорезаны окошками, горизонтальные — люками, откуда все выскакивают как черти из табакерки. И несколько рулонов белой бумаги сверху — их можно развернуть и рисовать на них, а встав за ними, как за экраном, в контровом свете превратиться в силуэт: благодаря этому приему создается атмосфера фантомности, бытовое оборачивается призрачным…

Шишкин заимствует (можно сказать: «творчески использует») многое из достижений предшественников в русской литературе. Последую его примеру — у одного из них, Бориса Пастернака, есть строчки, в которых заключена суть и романа, и спектакля: «Так, значит, и впрямь Всю жизнь удаляется, а не длится Любовь, удивленья мгновенная дань?»