«В трубу, в трубу, мое желание!» — кричат-загадывают люди в здоровенную железную трубу, и это не единственная комическая чушь в спектакле театра «Приют комедианта» «Смешные поневоле». В слове «чушь» — ничего ругательного, с юмором тут все в порядке. Есть еще, например, 15 минут задорной болтовни по-французски (испытайте на себе, вы по-новому откроете для себя театральное время) и милые карикатуры на парижан, столичных и провинциальных. Шутить изволит режиссер Александр Баргман на материале двух одноактных комедий Мольера: «Брак поневоле» и «Смешные жеманницы». Однако не все тут ради смеха. И, как доверительно сообщает программка, указанные пьесы — лишь повод для более серьезной театральной игры.

Благодаря последней, зрителю открывается, как минимум, три смысловых пласта. Вот персонажи Мольера с и их житейскими перипетиями, вот французские комедианты, играющие этих персонажей, а вот известные петербургские артисты, представляющие и тех, и других, явно желая донести до публики что-то свое сокровенное. Смейся, думай, наслаждайся — каждый пласт по-своему хорош.

Первое действие — фантазии вокруг «Брака поневоле» и бенефис Геннадия Алимпиева, чей дивный Сганарель жаждет жениться на молоденькой мадемуазель, как всякий мужчина в расцвете лет, пусть даже этих лет ему — 53. Элегантный костюм в полоску, берет чуть сдвинут набок — Сганарель является на сцену весь в песне «Изабель» и сам как шансонье. А с каким удовольствием и по-дружески рассказывает залу о прелестях своей возлюбленной — заслушаешься. Смешон ли он? О да, смешон. Со времен Мольера мало что изменилось, и мужчина в возрасте, увлеченный юной девицей, вызывает смех, тем более что его рогатое будущее очевидно. И жизнь, и театр жестоки в этой насмешке: актеры Маскариля вынуждены доигрывать историю с нелепой женитьбой Сганареля, хотя тот больше достоин сочувствия.

Второе действие — «Смешные жеманницы» и блистательный дуэт Марины Солопченко — Мадлон и Анны Вартаньян — Като. Великовозрастные недотроги, одна нервная, другая манерная, одна не дозрела, другая перезрела, смотришь на каждую — ну дура дурой. Однако находится хитрец, в чьем обществе барышни оживают. Да и хитрость-то в общем небольшая: выпить с девчонками да посмеяться над всякими глупостями. И вот уже Мадлон восторженно, с потрясающим провинциальным говором (а оттого почему-то очень трогательно, а совсем не раздражающе, как бывает) рассказывает о своем любимом месте «калалувра» («около Лувра»), и Като, наконец, выныривает из своего доведенного до идиотизма томно-страстного состояния и начинает общаться по-человечески. А жеманство находит неожиданное применение в театре, куда приводит дамочек их новый друг… Как и Сганарель, смешные, нелепые, в чем-то жалкие Мадлон и Като у Баргмана (не у Мольера) оказываются очень даже симпатичными.

Наконец, звезда обоих действий — Маскариль Романа Агеева, актер и постановщик, рассказчик и участник и тот, кто регулярно норовит оставить это богоугодное дело под названием театр. Тут вам, собственно, второй пласт спектакля, а за ним и третий. И сколь угодно долго можно мять в уме мысль об участи актерской, о штампах и клише, о неудачах и неправде, о несправедливости жизни и театра и т.д., и т.п. О театре в театре Александр Баргман размышляет не в первый раз, и размышления эти небезынтересны и небеспочвенны. Если только не драматизировать. Ведь, если на сцене и вправду так тошно, тогда, как говорят в спектакле, «чего выперся туда»?!