Театры нашего города питают слабость к Мольеру. За последние годы поставлено три «Тартюфа», два «Дон Жуана», две версии «Плутней Скапена», два «Мещанина во дворянстве», «Мнимый больной», «Скупой». Не отстает от нас и Белокаменная. В Москве — 11 мольеровских спектаклей в репертуаре. Но до недавнего времени зрителя услаждали шедеврами великого француза — теперь дошли руки до ранних комедий, менее известных комедий-балетов. «Брак поневоле» показали в «Сатириконе» и «Школе современной пьесы». Самую первую парижскую комедию Мольера «Смешные жеманницы» (под названием «Смешные Жэ Мэ») — в Московском театре им. А. Пушкина. Мы тоже не лыком шиты. Собственно, вся предшествующая информация плавно подводит нас к премьере «Приюта Комедианта» «Смешные поневоле». Режиссер-сценарист соединил «Жеманниц» с «Браком». Вот и получилось…

..Мичуринцы в театре

Желание скрещивать Эйфелеву башню с Пизанской, конечно, достойно внимания и научного изучения, однако результаты получаются неожиданными. Актер и ныне режиссер Александр Баргман сочинил «фантазию» по пьесам Мольера. Совсем свободную. Как выяснилось из интервью, он задумался о проблемах сорокалетних. У них, дес¬кать, поздняя любовь (в «Браке поневоле»), последний шанс выйти замуж (у «жеманниц»). То есть должно получиться нечто среднее между «Перед заходом солнца» Герхарда Гауптмана и фильмом «Москва слезам не верит». Даже из названий мольеровских комедий видно: речь не о том. Сганарель, ему по самому дамскому счету 53 года, мгновенно расхотел брачеваться, едва лишь молодая красотка Доримена (по спектаклю Изабель) изложила ему свое жизненное кредр. И только угроза побоев со стороны будущих родственников заставила-таки пойти под венец. Глубокие переживания «жеманниц» тем более сомнительны.

Даже перенос действия в послевоенную Францию ничего не проясняет. Геннадий Алимпиев (Сганарель) щеголяет французским беретиком, но в сочетании с современным полосатым кос¬тюмом и это не создает атмосферу парижских бульваров. Видимо, Баргман и художник Эмиль Капелюш, люди очень занятые, встретились в последнюю минуту перед премьерой и не успели согласовать свои замыслы. По крайней мере, висячий деревянный мостик и колесо старинной водяной мельницы (из Праги? Зальцбурга?) почти не использованы мизансценически и ни¬чем не напоминают Париж. А именно ради парижского шансона и затевался спектакль. Нравится Баргману французский шансон, и все тут. Бывают увлечения и похуже.

«Бездельник, кто с нами… не поет!»

Спешу оговориться, под шансоном я подразумеваю вполне определенное явление французского происхождения. А когда на сайте «Русский шансон» узнаешь его подвиды: «военный шансон», «блатняк», «еврейские песни» — становится нехорошо. Не понимаю я, что означает подобный «шансон». Или это привычная смесь французского с нижегородским? В «Приюте» звучит натуральный французский шансон Жака Бреля, Сержа Генсбура, Барбары (Моник Серф), популярный медленный танец «Изабель», шансон во французско-арабском стиле «Элиза» и т. д. Звучит в записи, поют и сами петербургские актеры, аккомпанируя себе на ударной установке, гармони, скрипке. Удовольствие получают огромное от собственного пения. Готовы петь всю ночь. До Мольера ли? Я тоже люблю французские песни, хотя в несколько ином контексте.

Французскости приютники добиваются не только с помощью вокально-инструментальных номеров. Скажем, первые минут пятнадцать актеры изъясняются на чистом (или относительно чистом) французском языке, так что затесавшиеся в зале русскоязычные зрители начинают рыдать, ничего не понимая. Правда, подозреваю: если бы вдруг, не дай бог, исполнители сразу начали с русского, публика тоже ничего бы не поняла. Ибо третья цель спектакля (помимо шансона и вопросов кризиса среднего возраста) — показать радость актерского братства, жизнь богемы. Вот они на сцене пьют, шутят, болтают по-французски между собой. Долго, очень долго. Импровизации настолько самоценны, что порой становится неловко: мы-то чего подсматриваем за чужой тусовкой? Актерская режиссура всегда отличается аморфностью композиции. Каждый эпизод можно растянуть часа на два или по настроению сократить до получаса. Поэтому длительность представления колеблется от трех до четырех часов и более. Метро в актерском братстве почему-то не участвует.

Мне могут возразить: мольеровская комедия-балет тоже предполагала наличие дивертисментов, но, как мы знаем, при дворе Короля Солнце гарнир не заслонял содержание. Объект насмешки был понятен и, соответственно, обижался. Здесь, несмотря на слово «смешные», непонятно, над кем смеяться и надо ли. Будущий рогоносец Сганарель не заслуживает насмешки. Разве он виноват, что влюбился, а его обманули? Со старыми девами Като и Мадлон дело обстоит еще сложнее. Мольер издевался над посетительницами аристократических салонов, увлеченными «прециозной литературой». В спектакле Марина Солопченко играет (и смешно) провинциалку с претензией на светскость. Не берусь судить, с каким акцентом она балакает (вологодским, омским или другим), но это ход, найденный в Московском театре им. Пушкина. И главное, Мадлон — просто патологическая дура. Анна Вартаньян (Като), при всем своем желании, дурой выглядеть не может, изображает более ей близкое: роковую женщину с вампиристо-змеиными повадками. Между собой эти дамы никак не стыкуются, а, попав в театр Маскариля, как бы в нем рассасываются. Сюжет уходит в песок и заменяется общими радостными вокализациями.

Танцы у трубы в Сюр-Мэре

Объединять «комические на¬броски» должен именно Маскариль, по тексту (Баргмана), выдающийся мастер сцены. В роли Маскариля — актер и опять-таки режиссер Роман Агеев. Как бы далеко ни улепетывал постановщик от первоисточника, Маскариль остается балаганной фигурой, гистрионом, способным к мгновенному перевоплощению, «шуткам, свойственным театру». К сожалению, потребность работать со своей компанией вступает в противоречие с необходимостью найти подходящих исполнителей. Можно сколь угодно высоко оценивать таланты Агеева, но для ловкого, легкого Маскариля (по Мольеру, слуги-пройдохи) артист слишком велик (в смысле роста), тяжеловат (в смысле веса) и малоподвижен (в смысле мимики и пластики). В равной степени и Геннадий Алимпиев недостаточно серьезен для «драмы сорокалетних» и недостаточно смешон для театральной игры. Единственный, кто полностью соответствует возложенным на него обязанностям, это Александр Стекольников. Он забавно исполняет гротескный танец манекена у ржавой многозначитель¬ной трубы. Правда, непонятно зачем. Ну, сюр так сюр. И еще невеста-изменщица (Евгения Латонина) действительно похожа на невесту-изменщицу, с такой к заксу нельзя приближаться на пушечный выстрел.

Очень люблю читать театральные программки. В аннотации к «Смешным поневоле» сообщается: пьесы Мольера «в театре „Приют Комедианта“ используют как повод для более серьезной игры». В чем же состоит серьезная игра? В пародии на фильмы об эскадрильи «Нормандия-Неман»? По крайней мере, сатирический заряд «Смешных жеманниц» совершенно пропал. Сатира не бывает безадресной. Кроме того, в программке сообщается: Мольер дал повод «поразмышлять о том, что мешает нам быть счастливыми». И что же нам мешает? Преклонный возраст? Глупость? Не дает театр ответа. Зато спектакль дает повод поразмышлять, что мешает вольным режиссерским фантазиям превратиться в полноценный спектакль. Впрочем, если вы хотите послушать французские песенки, торопитесь на Садовую. Жаль только, концерту-капустнику мешает текст.