Режиссер Кирилл Вытоптов адресуется исключительно к тем, кто «Лес» Островского хорошо знает. Потому что от хрестоматийной пьесы (хотя для какого количества современных зрителей она хрестоматийна?) постановщик, скорее, отталкивается. Сочиняя поверх текста автора свой — режиссерский. Кто «Леса» не читал — не вдруг разберется, что актеры Счастливцев и Несчастливцев и помещики Милонов и Бодаев — разные люди: тех и других играют Дмитрий Лысенков и Александр Новиков. А также где лакей Карп, а где ключница Улита — они тоже слиты в одну Ольгу Муравицкую.

Способность говорить на языке театра у Вытоптова, несомненно, есть. Художница Нана Абдрашитова развесила в пространстве сцены фанерные панели с вырезанным в них условным растительным орнаментом — вроде тех, что украшали советские столовые, ДК и прочие профилактории. Еще есть некая платформа, утыканная толстыми жердями разной длины, — и диалоги положены на всевозможные манипуляции с этим дрекольем. Что изрядно помогает, например, в сценах Петра и Аксюши, которые почти всегда при постановке «Леса» выходят вяловато-искусственными (разве что в легендарном спектакле Мейерхольда молодые герои летали на качелях, и эта «физика», по свидетельству очевидцев, сообщала диалогу живость). Сергей Перегудов и Маргарита Иванова ловко перебрасываются палками, рискованно отпуская их, но успевая подхватить, не дав упасть, и это становится точной метафорой попеременных вспышек нежности и обиды, которые обуревают влюбленных.

Однако если талант режиссера — умение сочинять, профессионализм — умение редактировать. В «Лесе» многое придумано здорово, по делу. К примеру, Гурмыжская, выходя замуж за молоденького хлыща Буланова, «решилась пожертвовать собой» — тут разражается пантомима: все присутствующие наваливают костер из жердей и стульев, а Раиса Павловна манерно восходит на него, притом гремят грандиозные аккорды явления статуи Командора из «Дон Жуана» Моцарта — все это смешно гомерически.

Но насчет многого сожалеешь, что не пришел худрук и не вправил мозги юному коллеге. Самая смелая фантазия убедительна, когда она базируется на логике. Логично, когда Счастливцев с Несчастливцевым вставляют в речь цитаты из Чехова, Горького, Данте и т. д., — актерам естественно разговаривать репликами из пьес. Но когда купец Восмибратов вдруг ударяется в монолог Лопахина из «Вишневого сада» — это основано лишь на чисто формальном сходстве: у Островского покупают лес, у Чехова — сад. Мыслишка, от глубины которой голова, мягко говоря, не закружится…

Впрочем, плевать на квазисодержательные режиссерские идеи (на самом деле фанаберии), если у этого режиссера хорошо играют. Дмитрий Лысенков сделал Несчастливцева очень интересно. Актер не соответствует привычным представлениям о фактуре трагика: щуплый, верткий, ртутно—реактивный. Но, глядя на него, вспоминаешь рассказы про Николая Павловича Акимова: в бешенстве у него белели глаза, и, хоть он не кричал, его гнева боялись до смерти. Вот и Несчастливцев Лысенкова может испугать не силой кулака, а силой темперамента.

Главная победа спектакля — Гурмыжская Ларисы Луппиан. Отказывающаяся стареть барынька в туалетах, исполненных провинциального шика, и в портретном гриме Аллы Маниловой, она буквально сделана из вещества лжи. Луппиан устраивает блестящий, виртуозный дивертисмент, демонстрируя все виды, сорта, оттенки и переливы фальши: от тонких, пастельных до буйного гротеска — сцена с Улитой, где героиня плетет интриги ради утоления ненасытного климактерического сластолюбия, превращена буквально в оперу-балет.

Это, возможно, лучшая роль актрисы за 40-летнюю карьеру.