Главный герой — деревенский житель Брюно, обожая свою молоденькую жену, все время пытается изобличить ее в измене. И для того, чтобы не мучить себя подобными мыслями, он принуждает любящую его женщину… изменять в действительности, да еще с кем попало. Любовь порождает ревность, а ревность порождает жестокий абсурд, от которого в итоге любовь погибает. Как вам тема для ТЮЗа как такового?.. Одноименную пьесу Фернана Кроммелинка режиссер Владимир Золотарь впервые поставил почти семь лет назад в Барнауле, где премьера вызвала бурю страстей. Тогда же в восторженных отзывах критики промелькнуло и высказывание: «Если бы «Рогоносец» был поставлен в Петербург. Когда «оно» случилось, на премьеру съехался театральный бомонд.

Давненько в одном зале не доводилось видеть председателя комитета по культуре Антона Губанкова, худрука АБДТ им. Г. А. Товстоногова Темура Чхеидзе, руководителя театра им. В. Ф. Комиссаржевской Виктора Новикова, актера Сергея Дрейдена, художников Эдуарда Кочергина и Ирину Долгову, весь цвет петербургской критики и зрителей, безнадежно пытающихся оккупировать знаменитые ступеньки тюзовского амфитеатра. Однако нынешняя премьера «Рогоносца», один в один копирующая режиссуру барнаульского спектакля, не только разочаровала большинство зрителей, но и, скорее, вызвала раздражение, нежели восторг.

Вся беда, думается, даже не в самом факте очередного театрального ремейка (они редко повторяют в других театрах успех оригинала — уже из-за смены актерской составляющей), а в подразумевающемся Золотарем отсыле к постановке Всеволода Мейерхольда 1922 года. В ремейке Золотаря попытка воспроизведения мейерхольдовской биомеханики превращается в пустопорожнее мелькание по сцене изнемогающих от физической нагрузки актеров. Герои прыгают, катаются на роликах, ходят на ходулях, летают на канате, кувыркаются, танцуют и просто кривляются… При этом обделенность зрителя эмоцией огромна: чувствуешь себя словно перед телевизором, когда кто-то стремительно переключает каналы. Попробуй, уследи — задуматься некогда…

Брюно в исполнении Максима Фомина ни минуты не выглядит мужчиной, снедаемым страстью. Так — мельтешит нечто бесполое по сцене и задирает бедную «никакую» женку (Алиса Золоткова). Явно заученные шаги, повороты, падения, объятия и прыжки этой парочки порой превращают текст в почти не интонированный поток звуков, смысл которого понять весьма сложно. Прямо по задумке режиссера-постановщика «Чайки» из фильма «Успех»: «Вот люди говорят, говорят — наговориться не могут…». Кстати, есть в постановке грубая шутка по отношению к Чехову (особенно неуместная в преддверии грядущего юбилея драматурга): «Мы тут чаек постреливаем. Сюжет для небольшого рассказа…». Можно было как-то и без таких приколов в лице дохлой чайки обойтись…

Единственным положительным моментом спектакля остается сценография Олега Головко (тоже повтор из алтайского краевого театра). Его сложная (как недостаток — небезопасная!) центральная декорация, в придачу — телега, корабль, бочка, пыточное кресло, забавная калиточка, с которой «сражаются» практически все герои, и прочая, и прочая — поразительным образом «перекрывают» тюзовскую арену. А ведь это удается далеко не всем самым именитым художникам Петербурга! Мало кто из них оправданно заполняет огромное сценическое пространство этого театра, организует его так, чтобы оно работало на актеров. Хотя в данном случае «котлеты» и «мухи» существуют совершенно отдельно: сцену-то «прикрыли», а актеров явно «подставили». Да и по отношению к зрителям, начавшим свое бегство уже после первого из трех действий, как-то не великодушно получилось… Они-то вообще за это все деньгами заплатили.