История этого спектакля коротка и не слишком занимательна. Зато предыстория его богата чрезвычайно. Собственно, «Великодушный рогоносец» Владимира Золотаря в ТЮЗе имени Брянцева практически целиком состоит из предысторий.

Во-первых, пьеса. Фернан Кроммелинк ничуть не меньше, чем Эркюль Пуаро имел право на фразу: «Я не француз, я бельгиец». Французский символизм и «фламандская идентичность» — судьбоносное сочетание в литературе начала XX века. Пьеса «Великолепный рогоносец» («великодушие» он обрел чуть позже) была написана в 1920 году, и серьезные исследователи недаром называют ее автора провозвестником театра абсурда. Кроммелинк опередил свое время минимум лет на тридцать.

В основе сюжета — фарс о ревнивце. Крестьянин Брюно так горячо любит свою молодую жену Стелу, что просто не в силах не восхищаться ею прилюдно, заставляя присоединяться к своим восторгам всех окружающих. Окружающие исправно восторгаются. Но их восторг становится поводом для ревности: раз Стела так прекрасна, что ее нельзя не любить, значит, наверняка ее любит кто-то, помимо мужа. А может быть, и она? И чем больше невинная Стела отрицает свою неверность — тем сильнее ревнует Брюно. Окончательно измучившись, Брюно, будучи не в силах убедиться в невиновности жены (сам факт сомнения уничтожает абсолютную веру, а здесь требуют именно абсолюта), желает убедиться в ее виновности: «Я буду удовлетворен только, если все мужчины деревни в возрасте от 15 до 60 лет побывают в ее постели».

Фламандские крестьяне не заставляют себя упрашивать. Но Брюно теперь не верит собственным глазам. Он ждет того, кто не придет к Стеле, — тот и будет тем самым «тайным любовником»…

В этом веселеньком фарсе не счесть тем и мотивов, с которыми искусство будет разбираться весь последующий XX век. Вопрос доктора Фрейда «чего на самом деле хочет женщина?», теория бессознательного, ужас энтропии, концепция «естественного человека» как оппозиция рафинированной поэзии, девальвирующей слова и чувства (Брюно — деревенский поэт). Парадоксальные, абсурдные, иррациональные стремления человеческого сознания. А какой просто для доктора Юнга, с его архетипами Тени и Ид! Гениальная сцена в пьесе: ночью Брюно переодевается в маскарадный костюм, и, неузнанным, соблазняет Стелу (в свое время — лучший эпизод в замечательном «Рогоносце» Петра Фоменко с Константином Райкиным). А отсюда совсем уж рукой подать до Ионеско и Гарольда Пинтера, не говоря уже о Максе Фрише. Поистине «Рогоносец» — великолепен.

Во-вторых, Мейерхольд. (На самом деле, если мы говорим о театре, Мейерхольд всегда «во-первых».) Он поставил свой легендарный спектакль «Великодушный рогоносец» в 1922 году. Станки, колеса, прозодежда, акробатика, «циркизация», молодость, бодрость, свежесть, знаменитое «Иль-Ба-Зай» (Ильинский — Бабанова — Зайчиков — исполнители главных ролей), «человеческое тело как выразительный материал, пущенный в движение с установкой на действие, а не на переживание…» и как вывод: «театр будущего». Каждый сантиметр этого спектакля не то что изучен — исцелован. А в часы, месяцы и годы грусти — полит обильными ностальгическими слезами. Потому что обещанное великодушным Мейерхольдом будущее настоящим нашего театра так и не стало. Да, отчасти. Да, в лучших, самых вдохновенных образцах. Но — как принцип, как не подлежащий сомнениям, убыли и тлену примат режиссуры и художественных (здесь все еще говорят «формальных») задач, как твердая установка образованной публике, — о, если бы…

В-третьих, театр. Состояние, до которого доведен ТЮЗ имени Брянцева, нельзя назвать плачевным. Потому что слезы кончились. Смеяться грешно, плакать нечем. Усилия отдельных актеров и даже изредка забредающих туда режиссеров уже ни на что не влияют. Не к теме описываемого спектакля будь помянуто, но койки переставлять уже поздно.

В-четвертых, режиссер. Владимир Золотарь и впрямь был замечен в Петербурге как режиссер (соавтор прелестной, ныне почившей «Фро» в Театре имени Ленсовета), но быстро и умно уехал в провинцию. Где прославился спектаклями (тем же «Рогоносцем», которого уже ставил в Алтайской драме) и скандалами: сначала чиновничьей феерией в Барнауле, а потом чудовищной историей в Нижнем — там дело кончилось знаменитой на всю страну актерской голодовкой. Поймите правильно: в обоих случаях артисты были на стороне режиссера.

В-пятых, ситуация в городе. То, что на премию «Прорыв», предназначенную молодым театральным деятелям Петербурга, не смогли номинировать ни одного режиссера, прозвучало, как гром среди ясного неба. Хотя катастрофа с молодой режиссурой в городе формировалась давно. А Золотарь, кстати, еще вполне молодой человек, стало быть…

На премьере в ТЮЗе были так называемые «все». Весь театральный город. Как на Някрошюсе — и даже сверх того. Смущенно переглядывались, вопрошая: «А вы что тут делаете?». Да то же, что и вы. Надеемся. Робко. Тайно. На то, что в городе появится еще хотя бы один приличный режиссер. И никому не поверим, если не увидим своими глазами. Вот и сидим.

А что на сцене? Впечатляющая декорация Олега Головко. На фоне ярко-голубого «неба» — хитроумные деревянные конструкции, лдесенки и переходы, огромное мельничное колесо, двухэтажное жилище-"скворечник" Брюно и стелы, словом, — простор для акробатики. Необыкновенно хороши и костюмы: желтое платье Стелы, алые штанишки и курточка Брюно, его же роликовые коньки, синий матросский костюмчик Петрюса. «Селяне» облачены в разнообразные холщовые рубахи и чепчики, все как один — в красных чулках. В начале спектакля — парад калек-музыкантов. Брейгель-старший да и только.

Множество разнообразных «фенечек» и «мулечек» — свежих, остроумных. Затейливых, на деле подтверждающих знакомство с мейерхольдовским шедевром и приятную упругость режиссерских мышц. Атлетика превосходна: дерутся и пляшут, бегают и кувыркаются отменно. Режиссерская тактика безупречна.

Но стратегии нет. Мельничное колесо вертится на холостом ходу. Брюно (Максим Фомин) непробиваемо фальшив в любви и ревности, зато в мелочной сварливости убеждает совершенно. «Стела прекрасна!» звучит у него с куда меньшим пафосом, чем «Стела — потаскуха!». Получается и в самом деле фарс — ограниченный, жестокий, беспощадный, редкими мгновениями — смешной. «Наставив рога» Алтайской драме (где Золотарь поставил точно такой же спектакль, только лучше), режиссер не обрел счастья с питерским ТЮЗом.

«Великолепие» невозможно заимствовать. «Человеческий материал, пущенный в движение» приходится воспитывать долго. Механический перенос мизансцен не решает спектакля. «Биомеханика» механике не равна.