В театре «Приют комедианта» прошла премьера спектакля «Мой бедный Марат». В постановке Андрея Прикотенко по одноименной пьесе Алексея Арбузова всех жалко.

Тонкая, психологически и стилистически выверенная пьеса Арбузова «Мой бедный Марат» входит в число лучших произведений отечественной драматургии. Действие происходит в Ленинграде в три этапа: блокадной зимой 1942 года, послевоенной весной 1946-го и в предновогодние дни декабря 1959-го. Прибившаяся в чужую квартиру в полуразрушенном доме девочка Лика, вернувшийся из эвакуации Марат, свалившийся им на голову поэт Леонидик… Рассказ про людей, в котором есть все поистине человеческое: личности, разговоры, борьба характеров, столкновение интересов, невыносимая легкость бытия, переходящая в тягучее, мучительное сосуществование и тщетные поиски своего места и своего счастья в жизни… Опубликованная в журнале «Театр» в 1965 году, пьеса за минувшие полвека пользовалась вниманием многих замечательных режиссеров, от Анатолия Эфроса до Игоря Владимирова. В постановке последнего, к слову, Лику блистательно играла Алиса Фрейндлих.

У Прикотенко главную женскую роль исполняет Ульяна Фомичева. Достойная ученица мастера Вениамина Фильштинского, эта сильная актриса с явным потенциалом — муза и талисман режиссера: он с удовольствием занимает ее в последних своих спектаклях и ставит явно и в основном «на нее». Тенденцией, однако, можно считать и то, что Фомичевой у Прикотенко достаются подряд роли, где она переживает за вечер несколько возрастов своих персонажей, от юности беспечной до горчайшего кризиса среднего возраста. Так было в нашумевшей, острой «Лерке», поставленной в прошлом году в «Балтийском доме», и в китчевой премьере уходящего сезона «Чеховъ. Водевиль» в Театре им. Ленсовета.

Еще один характерный момент, перекочевавший из одного спектакля в другой вместе с режиссером и актрисой, — совпадение многих элементов внешней атрибутики сценического пространства. Прикотенко выступает в «Марате» и художником-постановщиком. Ему на площадке нравятся лестницы (в «Лерке» — из подполья сразу на чердак, в «Марате» — из замкнутого пространства комнаты на антресоль, она же спальня, она же — место бегства героини от реальности). В лестницах этих легко находить символы откровенно пространственно-временные. В чемоданах (в «Лерке» это тюки и кули) здесь запросто считывается метафора бренного пути земного и метаний души, не нашедшей покоя и в итоге задохнувшейся в обыденной, пошлой тривиальности. Есть еще внушительный буфет, «перекочевавший» в «Марата» из «Водевиля». И там, и там в этом предмете мебели действующие (или нарочито бездействующие) лица прячутся, кучкуются, тусуются, и эта «суета вокруг буфета» замыкает мир в мирок, а душевные порывы зажимает и загоняет в своеобразный угол, в тупик.

Слегка разряжающей обстановку шуткой в «Марате» выглядит деталь, заимствованная из «Водевилей» Ольгой Лукиной, художницей по костюмам обоих спектаклей. Вслед за чеховским Ломовым, делающим предложение помещичьей дочери в исполнении все той же Ульяны Фомичевой, с артиста Театра им. Ленсовета Александра Новикова на артиста Александра Кудренко, играющего в «Марате» поэта Леонидика, перекочевал в свежую премьеру Прикотенко умилительный вязаный чепчик. Несомненно, головной убор сей прекрасен и мгновенно придает должную степень трогательности и несуразности каждому из нацепляющих его персонажей. Перманентно закутанный, как болезненный ребенок на прогулке, Кудренко-Леонидик в последней своей работе вырывается из образа «секс-символа театрального Петербурга», навязанного ему было в прошлых сезонах, и предстает хорошим характерным актером, и удивляет своими неизвестными доселе возможностями. Причем удивляет приятно, оставляя надежду на дальнейший творческий рост.

Нужно сказать, что для премьеры и присущему ей обычно «нервяку» и определенной доли нестабильности в дни первых показов «Мой бедный Марат» в «Приюте» с ходу и на удивление ровен — в том смысле, что психо-эмоциональное состояние персонажей внешне практически неизменно, несмотря на их постепенное взросление. Казалось бы, Марат в рьяном, каком-то даже ретивом исполнении молодого артиста Антона Багрова как был, так и остается «вечным мальчиком» с замашками хулигана и заводилы. Даже став Героем Советского Союза, даже будучи уже битым жизнью и слегка потертым, не теряет он почему-то звонких, задорных интонаций слегка закомплексованного подростка, желающего быть настоящим мужчиной любой ценой и любыми способами, основной из которых — редкие, рубленые, едкие фразы и внешняя демонстративная сдержанность (мужчины, дескать, не плачут).

Действие благодаря существованию актеров на одной, в самом начале заданной, высокой, напряженной ноте в целом длинновато — аж за три часа да с двумя антрактами. Такое испытание на прочность современному зрителю дается, увы, нелегко и заставляет его нервно смеяться и даже не к месту (в пику напряженным настроениям, царящим в этот момент на сцене) аплодировать на фразе Лики, устало обсуждающей с Леонидиком совместный культпоход в театр: пьеса, произносит Фомичева с вызовом в одиннадцатом часу, «нормальная, и кончилась рано».

Что же по сути? Режиссер Прикотенко наотрез отказывает арбузовским персонажам в счастье. Вырвав их из геометрии любовного треугольника, он не сглаживает острые углы, как вкрадчиво делал это автор, и даже лишает Лику знаковых, почти чеховских, финальных реплик («все будет хорошо», «не бойся быть счастливым»). Режиссерской своей волей он привносит в пьесу четвертый временной отрезок, решительно перенося действие в наши дни. Лика-Фомичева в последней сцене спектакля превращается в дряхлеющую почетную пенсионерку, у которой за проявлениями внешней немощи проглядывает крепкий внутренний стержень, а за упрямо поджатыми губами «истинной ленинградки-петербурженки» прячется загадочная улыбка Джоконды. Она с видимым трудом и в полном одиночестве (мужчин нет — таков приговор, диагноз, примета времени, таков трагический исход) продвигается через небольшую сцену «Приюта комедианта» и усаживается у пресловутого буфета смотреть цветной телевизор невидящим взором. Он не горящий — но и не потухший. В спектакле вместо точки стоит даже не многоточие — скорее запятая.

Вышла история не о любви троих друг к другу. Вышло то, что на наших глазах в течение последних лет рождается как собственный почерк взрослеющего, но отчаянно ностальгирующего режиссера Прикотенко: он ставит вроде бы про судьбы, но всякий раз, упрямо и твердо, — про «Я в моем мире». А поскольку мир у нас, постсоветских людей XXI века, един, а генетическая память общая, то и чувствуем мы друг друга и себя на клеточном уровне. Мы упрямо верим, что все будет хорошо, и боимся быть счастливыми. А может, не умеем? Как Лика, которая как была в своей любви к Марату и к Леонидику и в браке с Леонидиком, так и осталась — одна, не сумела или не знала, как любить. Или просто не полюбила.