Режиссер Адольф Шапиро показал в ТЮЗе им. А.А. Брянцева «другого» «Короля Лира», совместив воедино жанры, эпохи и поколения.

В России шекспировский «Лир» хрестоматичен «в квадрате» — благодаря пастернаковским переводам, раз, и благодаря фильму Козинцева, два. Тот Лир стар, безумен и несчастен. Сломать такой мощный стереотип восприятия классической махины может лишь другой перевод пьесы. Таким путем, например, в 2006 году пошел Лев Додин, представивший публике «подстрочного» — весомого и грубого «Лира» Дины Додиной, безоговорочно принять которого так все и не смогли.

Во-вторых, можно изобрести новый способ подачи классики, ставшей лубком. Например, попробовать совместить на сцене «век нынешний и век минувший». Адольф Шапиро, задумавший одновременно «достучаться» до людей разных поколений, решил осуществить «операцию на двух фронтах». Режиссер полностью взял отвергнутый Додиным перевод Осия Сороки, пригласил на роль Лира Сергея Дрейдена, а на роль Шута и менестреля постановки — Билли Новика и его «Billy’s band», уже покорившую зрителей разных возрастов смесью джаза, блюза и альтернативного рока. То, что подействовали оба приема, факт: в первый же премьерный вечер помимо поклонников харизмы Дрейдена тюзовский амфитеатр заполнила нестандартная публика, в стремлении услышать Новика вынужденная погрузиться в незнакомый доселе прозаический текст.

Но вот идея заставить шекспировских героев «жить и трудиться» на наклонной плоскости оказалась для Петербурга более чем не оригинальна. Так, режиссер Роман Смирнов в Театре сатиры в 2004 году сделал аналогичный скат для Лира еще и крышей преисподней, где полыхало адское пламя, готовое в любой момент поглотить персонажей шекспировской трагедии. И эта идея была куда интереснее, чем голая фанера под углом сорок пять градусов, «замаскированная под мрамор» наличием аналогов итальянских надгробий вдоль верхней и нижней линий ската (художник Елена Степанова). На премьере по мере гибели героев, останки которых без должного почтения сбрасываются в эти саркофаги, на остроугольных гробовых крышках один за другим появлялись (не сами, конечно — их водружали на место рыцари и придворные)… натуралистичные чучела кроликов из подлинного меха. Не всем же было знать, что сонники трактуют видение кролика как констатацию начала период застоя и обесценивания личности… В детском (и отрицать реальность бесполезно!) театре этот лжереализм среди весьма условного мира спектакля вызывал лишь смешок в зале, и постановщики «знаковых» кроликов ликвидировали. Но режиссерская мысль о том, что происходящее с героями — следствия сна души в «злую ночь» вполне серьезна. Фразы «Когда любовь свелась к одной корысти», «Когда каждый второй становится первым», «Куда не ступи, сияют деньги» вкупе с победным «Дорогу молодости, старичье!» всяк и каждого подтолкнут к вполне пушкинской мысли «Таков уж век, таков и человек». Но век, в котором Лир существует, «по Шапиро» явно становится веком нынешним.

Дрейден играет отнюдь не дряхлость и не безумие. Он играет самое сложное — трагедию нелюбви. Вокруг него мир, полный людей, не умеющих и не чувствующих потребности любить. Таковые его старшие дочери (Ольга Карленко и Ольга Онищенко), их мужья (Эрик Кения и Борис Ивушин), мерзавец Эдмунд (Андрей Слепухин). Их кумир — экшен, а не какая-то там любовь, требующая времени и душевных затрат (чем не тенденции нашего времени?). А Лир не способен жить, не любя, и оставаясь нелюбимым. С отсечением от себя упрямицы Корделии (Алена Бондарчук) король, которому в минуту гнева «вожжа под мантию попала», теряет не только часть жизненной силы, но и постепенно саму способность любить («Больше я не могу любить»). Когда способность вернется, окажется, что любить уж некого, и Лир сам покинет мир, в котором не было места любви…

Высокие страсти отнюдь не оскорбляются присутствием на сцене актера-непрофессионала Новика и его band. Зритель не успевает понять, хорош Новик в роли Шута или нет. Шапиро не подставляет Билли: мизансцены с его участием хоть и значимы, но коротки, как и фразы, скупо отпущенные музыканту для озвучания. Просто он есть в спектакле и все. Остальное делает его музыка, дополненная проекцией клубящегося раздумьями мозга на заднике. В целом эксперимент удался. Это однозначно «другой» Лир — Лир, страдающий от одиночества и отсутствия человечности, Лир нашего, лишенного любви времени. Увы.