Поголовье «Летучих мышей» И. Штрауса в отечественных музыкальных театрах всë растет. Только в нашем городе появилась третья «Мышь», поставленная в шестой раз на сцене Театра музыкальной комедии. Учитывая эти обстоятельства, нужны серьезные причины, чтобы включиться в колонну «мышинистов». Театру хотелось вернуться к первоначальному либретто Р.Жене и К.Хаффнера (они, в свою очередь, позаимствовали сюжет у Л.Мельяка и А.Галеви). Почему бы и нет? Только большинство премьер в московских и периферийных театрах выходит под тем же лозунгом. Обласкивая Жене и Хаффнера, отнюдь не блистательных драматургов, надо пнуть авторов русского либретто, лучшего из либретто оперетт. И вот уже мы читаем в одной из газет: Николай Эрдман (в соавторстве с Михаилом Вольпиным), скроил либретто по советскому образцу «для рабоче-крестьянской публики». И это говорится о выдающемся писателе, наследнике традиций Гоголя, репрессированном в сталинские времена. Конечно, брат-журналист не может всë смотреть и знать. Но не до такой же степени!

Получается, в связи с тотальной аристократизацией нашего общества надо срочно вернуть «светскую» атмосферу в классическую оперетту. На самом деле, ситуация прямо противоположна. Популярность штраусовского шедевра отчасти связана с тем, что он изобразил веселую жизнь среднего класса. Советский театр, уставший от «пролетарского» подхода, присваивая Штрауса, стремился, напротив, к «дворцовому» антуражу. Ковент-Гарден, Метрополитен-опера, устраивая предновогодние представления в присутствии Президента, Королевы, тоже придерживались большого стиля. Только Венская опера позволяла себе сохранить реальный масштаб происходящего. Взять хотя бы известную постановку 1980 г. с участием Лючии Попп, Бернда Вейкля, Эдиты Груберовой. Там на вечеринке у князя Орловского гости напиваются до чертиков и с визгом валятся на пол. В либретто Жене и Хаффнера нет денди и дам из общества.

Другое дело, авторам оперетты в 1874 году не могло присниться до какой степени можно «опустить» персонажей «Летучей мыши». Особо это сказывается в трактовке князя Орловского. Русский в венской и неовенской оперетте, за исключением «Царевича» — придурок. Вспомним хотя бы князя Базиля Базилевича из «Графа Люксембурга» Ф. Легара. В оригинале Орловский — молодой скучающий набоб. При нем шутом, организатором розыгрышей подвизается Фальк. Князя должна играть актриса (меццо), что никогда не выполнялось в России. Нынче Орловского иногда поет контртенор. Прекрасным Орловским-неврастеником, например, был Й. Ковальски.

В постановке Театра музыкальной комедии 2010 г. (реж. Миклош Габор Кереньи) князь — фигура во всех отношениях сомнительная. Этот хмырь невысокого росточка с повадками мелкого хулигана (Иван Корытов) одет в первом акте женщиной (якобы тетушка Орловского), болтает что-то о царских балах в Петербурге. Но когда скидывает розовое платье и шляпку, оказывается сильно сексуально озабочен. Партия толком не приспособлена под мужской голос, поэтому первую арию пришлось выкинуть.

Про секс я упомянул не случайно. Это уже режиссерская концепция. Венгерско-русский спектакль начинается с появления старичка во фраке, с тросточкой. Он как бы оживляет золотую статую Штрауса из венского парка. Поначалу я принял старичка за музыковеда или музыкального критика. Догадаться, что означает эта мимическая роль, нельзя ни по программке, ни по смыслу. Позже мне объяснили добрые люди: перед нами Зигмунд Фрейд. Соответственно, «Летучая мышь» — порождение тайных сексуальных побуждений Штрауса. Что же касается героев новой постановки, то они и не пытаются скрыть свои желания. Тенор Альфред (Сергей Гранквист), оказавшись в доме Айзенштайнов, для начала снимает брюки. В разных версиях «Летучей мыши» Альфред был то бывшим любовником, то бывшим поклонником хозяйки дома, однако до венгерской простоты нравов никто до сих пор не доходил. В присутствии директора тюрьмы Франка (Виктор Кривонос) шалун, прикрывшись полой халата, раздевает дамочку до пояса. Что происходит ниже пояса, мы можем только догадываться. Однова живем!

Конечно, не стоит преувеличивать невинность Розалинды. Альфреда-то она приняла и Адель отослала. Но, применительно к варианту Кереньи, обида супруга на интрижку с Альфредом выглядит и вовсе нелепо. На балу «венгерская графиня», не задумываясь, отправляется в отдельный кабинет с князем Орловским.

Впрочем, центр сексуальной композиции и композиции спектакля — сестрица Адели, Ида (Ольга Лозовая). Ида — рядовая актриса, однако с первого же выхода, подравшись немного с сестрой, заявляет о своих амбициях. Ее, видишь ли, смущают слухи, будто князь Орловский недостаточно опытен в постели. Обидно вельможе! Тем более, князь требует: пейте и совокупляйтесь. Орловскому приходится доказывать свою дееспособность в танце.

На совместных с венграми гала-концертах было видно: венгерские солисты исполняют каскад более лихо, чем наши. Теперь, с помощью балетмейстера Ене Лоусеи, доказано: Лозовая и Корытов владеют акробатикой не хуже, чем их зарубежные коллеги. Зал ревет в восторге, когда Лозовая делает очередной смелый кульбит-совокупление. О смачных, взаимных с партнером, шлепках по попе я уж не говорю.

Для ищущей женщины нет преград. Тюремщик Фрош (Валерий Никитенко) воркующим баритоном сообщает: «У нас есть заключенный, который насилует женщин в особо изощренной форме». Ида с итонацией Жанны д’ Арк восклицает: «Где он? Ведите меня к нему». На балу Ида тоже очень разборчива. Ей представляют почтенного африканского посла — она обижается: «То подсовывают недозрелого, то перезрелого». Лозовая — отличная комедийная актриса. Самое смешное место в спектакле, когда Ида под знаменитый вальс топчется по-современному, словно юная доярка в сельском клубе.

Вы скажете: все это не имеет отношения к «Летучей мыши». Само собой, не имеет. Ни к жене-хаффнеровской, ни к эрдмановской, ни к штраусовской. Но, с другой стороны, насколько это ближе к оригиналу, чем версия Василия Бархатова в Большом театре! В столичном академическом театре действие происходит на океанском лайнере, который тонет подобно «Титанику». И банкиры пляшут на балу со слесарями. Но что мы понимаем в Штраусе? Вот Бархатов в интервью объяснил: в партитуре «Летучей мыши» закодирована «История Европы, национальные конфликты, социальные спарринги»… Она «о том, что все человеческие законы и заповеди можно легко нарушить…». Вона как глубоко. А мы-то думали… Конечно, маскарад, карнавал разрушает многие границы, но не на уровне: «дай-ка хрясну князя по морде».

Кто сочинил в окончательном виде петербургский текст, трудно сказать. Авторы венгерской редакции Иштван Каллаи и Дьердь Бëм? Или автор русского текста Сергей Вольский? Вроде, приличный человек. Возложить ответственность за шутки типа: «Когда звучит Ваш верхний регистр, поднимается мой нижний» — я не могу на поэта Евгения Геркена (также указанного в программе). Геркен умер в 1962 году. Наверно, это шутки, рожденные в порядке импровизационного экстаза прямо на сценической площадке. Справедливости ради, в сценическом тексте попадаются и удачные шутки, сосредоточенные в тюремной сцене. Забавно, когда Фрош сетует на засилие «камерных певцов» и надеется, что будут больше сажать балетных артистов. Радостное впечатление производит Альфред, вышедший из узилища с чугунным ядром на ноге.

Надо полагать, режиссер был обуреваем добрыми намереньями. У Штрауса и его либреттистов тема летучей мыши, будем говорить честно, притянута за уши. Ну, нарядился Фальк летучей мышью и в этом костюме, абсолютно пьяный, доставлен Айзенштайном в отдаленный парк. Выглядел глупо. Поэтому затеял интригу, желая отомстить Генриху. Заодно подложил свинью Альфреду, Розалинде, Франку, Адели. Не очень убедительно.

Кериньи «промышил» всë действие. Уже в первых дуэтах и терцетах появляются кошечки из оперного кордебалета в трусиках и лифчиках. Их именуют мышками. Заметим, роль балета в спектакле резко возросла. «Мышки» почти не уходят со сцены.

Адвокат Блинд (Валерий Матвеев) — вовсе не адвокат, а мышь-дракон о шести головах (ассоциация со «Щелкунчиком»). Когда он поет про свои юридические закорючки, головы, соединяясь с телами танцовщиков, ведут самостоятельную жизнь. Эта часть терцета (Блинд, Айзенштайн, Розалинда) напоминает «Клевету» Дона Базилио из «Севильского цирюльника». Сверху летят вырезанные параграфы, почему-то белые. Костюм Фалька тоже демонизирован. Он наряжен не просто летучей мышью, а летучей мышью «из породы вампиров» (такие водятся в Венесуэле). Александр Байрон, на этот раз, оправдывая свою романтическую фамилию, с истинным трагизмом рассказывает, как его опозорил Айзенштайн несколько лет назад и как он, Фальк, ему жутко отомстил. Просто Неизвестный из лермонтовского «Маскарада»!

Максимальное укрупнение мышиной темы происходит в тюрьме, где галлюцинирующий Фрош (Валерий Никитенко) встречается с гигантской крысой (составленной из двух человек) и танцует с ней вальс. Кстати, к вопросу об игре размерами. Кереньи и художник Кел Черс заполонили сцену огромными рюмками, вилками, пробками, бутылкой шампанского, объедками шоколада, игровыми картами в рост и более человека. Альфреда увозят в тюрьму в спичечном коробке. Меня уверяли: это означает возрастание празднично-пиршественного антуража. Не читается. Получилось: живут здесь лилипуты с лилипутскими, мелкими страстями. Не то, чтобы в либретто действовали крупные личности, но все-таки… Как говорит Ида: «Я хоть и маленькая, но женщина». Попробуй засомневайся!

Однако пора вернуться к музыке и главным действующим лицам. Оркестрантам пришлось потрудиться, осваивая нелегкую легкую музыку Штрауса под руководством маэстро Питера Гута. Что же касается режиссера, то он чувствовал себя совершенно свободно в музыкальном материале, изымая пару-тройку номеров, вставляя другие. Скажем, Адель (Валентина Михайлова) лишилась арии, зато получила вальс «Весенние голоса». Директор тюрьмы норовит уволочь ее в кабинет, а она заливается и портит мужчине нервы. Партия Иды (Лозовой), если она существует, обогатилась двумя вставными эпизодами. Среди популярного дуэта из 1-го действия Фальк может потрепаться в сторону, от чего не поспевает за музыкой.

Меломаны всегда почему-то взволнованно спрашивают: «Как поют?». Да хорошо, в основном, поют, когда не мешает активная постановочная мысль. И Карина Чепурнова прекрасно исполняет «Чардаш», и Александр Трофимов (Генрих) показывает себя добрым вокалистом в многочисленных ансамблях. Правда, сохраняет облик не гуляки праздного, весельчака, а какого-то русского разночинца в очëчках. Я уже не говорю об Альфреде-Гранквисте, он, как и положено гостю из Михайловского театра, умело поет попурри из «Тоски» и «Травиаты» (ведь Альфред-оперный тенор). Думаю, другой состав (нынешняя лауреатка «Золотого софита» Катажина Мацкевич, москвич Олег Корж) будет не хуже. Какой очаровательной Розалиндой могла бы стать Чепурнова, если бы не режиссура, если бы ее не тискали без передышки все кому ни лень!

Перед Валентиной Михайловой-Аделью, вероятно, поставили ошибочную задачу. Адель — горничная, но, кроме того, прирожденная актриса. В том-то и штука, что, отчитывая Генриха, узнавшего в ней свою прислугу, Адель перевоплощается в утонченную женщину Ольгу. Манеры деревенской девицы в течение всего действия не смешат. Это Вам не Элиза Дулитл — цветочница. Адель обучена манерам. Иначе ее выгонят. Надеюсь, Тамара Котова с ее врожденной органикой будет более точна.

В принципе, нынешний состав «Летучей мыши» мог бы доставить удовольствие любителям оперетты. Вероятно, он и сейчас будет приятен тем, кто считает: современное должно быть грубоватым. Я могу понять руководство Театра, которое пригласило на постановку «Мыши» Миклоша Кереньи. «Марица» в его интерпретации была удачна. Но эксперимент со Штраусом — спорен. Дело не в венгерской манере. Кереньи не одинок в своем желании «демократизировать» Штрауса. Вульгаризируют эту изящнейшую оперетту в Москве, Иркутске, других театрах России. Наверно, и критикам надо идти в ногу со временем. Но не хочется.

В конце бала есть чудный ансамбль с хором, в нем звучит поэтическая грусть о счастье, возможном лишь на праздничную ночь. В нынешней премьере нет ни грусти, ни поэзии, но ведь надеяться на то, что счастье в Театре музыкальной комедии еще возможно, никому не запретишь. А пока золотой Штраус так и остался механической куклой. Упоение музыкой исчезло.