Конечно, мир Гоцци для режиссера Григория Дитятковского — стихия родственная, где ему свободно. Драматург своими фьябами — трагикомическими сказками для театра — утверждал на сцене условность, неправдоподобие, считая, что оно способно трогать сердца и умы не меньше, чем реалистические пьесы. Но сюжетные нелепицы фьяб скрывают философский смысл. Дитятковский как раз обостренно чувствует условную и поэтическую природу театра; он режиссер-философ, в эстетике игрового спектакля ищущий возможность серьезного разговора со зрителем, пусть даже маленьким.

Мир, сочиненный на сцене, — это некая цивилизация с чертами Древнего Египта: огромные листы железа, таинственная клинопись, подвешенные в воздухе ладьи. Мизансцены вызывают в памяти древнее искусство: актеры часто стоят в профиль или в три четверти к зрителям, напоминая египетские фрески или барельефы. Небольшое пространство МДТ кажется свободным, разреженным и готовым к мгновенным метаморфозам. Во многом благодаря тому, что зрителю видны закулисные просторы, ведь коробка сцены оголена, кулисы и задник сняты.

Сюжет, как всегда у Гоцци, витиеватый. В чем суть? Принц Дженнаро похищает для своего брата принцессу Армиллу, чтобы снять с него проклятие, наложенное после убийства Ворона. Разгневанный отец Армиллы, чародей, устраивает так, что поступки принца, совершаемые во спасение брата, грозят обернуться страшными последствиями. И Дженнаро вынужден всякий раз изловчаться. Старинная пьеса, построенная на сплошных аттракционах. Чтобы воплотить эту зрелищность, Дитятковский прибег к помощи излюбленных им дзанни: персонажей восточного театра, иначе — «слуг просцениума». Молодые артисты в одинаковых костюмах на наших глазах двигают декорации, помогают героям переодеться, организуют их появление. В отношении чудес режиссер явно стремится к простоте. В подобных эпизодах он нередко опирается на слово (как бы оставляет актера со словом наедине), не подкрепляя это обилием спецэффектов. Спектаклю еще предстоит обрести стройность формы и «точку сборки». Это, впрочем, объяснимо для премьерного показа, учитывая многосложность текста и режиссуры, требующей особого актерского слуха. Дженнаро (Алексей Морозов) и его брат Миллон (Владимир Селезнев) на фоне других — откровенно сказочных — персонажей правдоподобны и прозаичны. Видимо, так задумывалось, но все-таки оба артиста пока слишком серьезны, переходы с одного полюса трагикомедии на другой еще не обрели легкость. Зато герои, генетически связанные с комедией дель арте, как Труффальдино (Владимир Артемов) или Панталоне (Адриан Ростовский), вызывают зрительский отклик. Что понятно: их манера игры в чем-то клоунская, им позволен более тесный контакт с залом. Замечательны Армилла (Полина Приходько) и ее отец Норандо (Михаил Самочко), неземные, подчеркнуто «сочиненные» персонажи. Принцесса с профилем Клеопатры, белой кожей и ресницами-опахалами — этакая стильная штучка. Актриса и играет нарочито искусственно, с ломаной кукольной пластикой и речью.

Каждое появление Норандо удивляет: он то вырастает из-под земли, намного превышая человеческий рост, то резко под нее уходит, а благодаря видеопроекции вообще может раздвоиться. Он маг не просто потому, что волен создать героям препятствия: он кудесник от театра, в чьих руках вся сценическая материя. Поэтому в финале, когда герои зашли в тупик и свершилась трагедия, Норандо является «богом из машины», вернее, богом из саркофага, разрубая узел сюжета. Выйдя в смешном футляре, похожем на саркофаг, он оставляет его как панцирь, подходит к рампе и напоминает публике, что она в театре, а стало быть, все исправимо. Можно сказать, что Михаил Самочко играет сказочного режиссера, ставящего эксперимент над артистами и залом.

Премьера МДТ будет интересна людям разных возрастов. Взрослые считают свои смыслы, кто-то уловит аллюзии и отсылки к разным культурным пластам. А детям откроется высокопробный театр, в котором с ними говорят на равных.