«Stalin 24». По пьесе А. Соломонова «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича».
Тбилисский театр Komli.
Режиссер Серго Кения, художник Нина Калатози.

Забавная драматургия случается иногда не на бумаге. В реальной, невыдуманной, нашей сейчашней жизни. Позволю себе пару слов, не относящихся к критическому делу. К человеческому зато. Как в геометрической школьной задачке, в «дано» было следующее: спрашивает меня в личном сообщении драматург Артур Соломонов, не хочу ли я съездить в Тбилиси на премьеру его пьесы «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича».

Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Романов.

Спрашиваю я в ответ, что за театр, кто режиссер. Артур что-то говорит про какую-то интернациональную компанию артистов, я чисто светски докапываюсь: «Ну режиссера-то назовите!» В ответ слышу энергично так: «Да ничего вам это имя не скажет! Он театральной среде пока неизвестен». Но называет.

На самом деле, такого режиссера в природе нет. Но понимаю я мгновенно, что речь о сыне моего питерского друга, да и мама его, актриса, мне знакома. (Мы с ней девчонками — молодыми специалистами бегали вместе по тбилисскому Театру имени Грибоедова). Не испытываю ни обязательств, ни сантиментов. Помнится, жанр моей рецензии на «Горе от ума» Александра Белинского — однокурсника и друга отца — фельетон.

Соломонов аттестует взявшегося за его пьесу тбилисского мужчину как человека с ярким природным драйвом, одаренного, но… режиссерского специального образования, мол, не имеющего. Так и у Кирилла Серебренникова его нет, если к слову. Ох, как отлично нам знакомы те, кто склонен закапывать людей без базового театрального. Земля не успевает ложиться на лопаты. Всегда ли ночует при этом справедливость?

Серго Кения 37 лет. Когда-то, в свои 17, он с легкостью поступил в Литературный институт имени Горького, представив комиссии поэму, написанную руставелиевским поэтическим метром шаири. (Погуглите про этот метр!) Проучился всего год. Конфликт с педагогом закончился уходом из института. Вернулся в Тбилиси, взметнулся в небо — от бортпроводника до инструктора и диспетчера по обеспечению полетов. Параллельно получил высшее филологическое образование. Затем резко ушел в озвучку кино, в сочинение музыки, оттуда — на телевидение читать новости, после — в бизнес, открыв агентство по организации праздников. В чем и преуспел. Заработал. Стал свободен. Захотелось творить.

Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Романов.

«Зачем же тогда деньги? Когда мне исполнится 50+, я создам свою, особенную авиакомпанию, не скажу какую. Ну честно: без неба не могу! Пока же — театр. Без которого у нас у всех нет же жизни, ну нет ее! Вы согласны?!» — улыбается Серго.

Спектакль по пьесе Артура Соломонова «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича» назван «Stalin 24». Резкий выкрик? Утверждение — он-де с нами, в нас 24 на 7? Или «24» — отсылка к известным телеканалам? Или, если без затей, — рекламный зов?

От Гори до Тбилиси Сталин звучит фортиссимо в разнообразной сувенирной и винно-водочной продукциях, из уст таксистов (куда нам без их мнений, особенно сегодня?), возможно, он пульсирует в потаенных думах многих. Но на государственном уровне Грузии его не вспоминают, как у нас вспоминают печенегов и половцев, генерала Ушакова или философа Ильина. Им не трясут, как сакральной материей.

Два вечера подряд (4 и 5 октября) на тбилисскую премьеру стекались спокойные, свободные молодые люди. Ни взнервленности, ни единого человека, которого можно было, завидев издали, причислить к фанатам злодея. Тогда как возбудимость с пол-оборота, страстное стояние на проспекте Руставели по каждому значимому поводу — для тбилисцев давно норма.

Первыми пьесу поставили, как известно, в Челябинске, где инсинуации хозяйничали всласть. Пикеты, гневные доносы, перекошенные лица патриотов явлены были, как гречка / подсолнечное масло / сахарный песок в социальном продуктовом наборе. ПТЖ писал об этом спектакле. В Тбилиси же — нормальная жизнь. И нет, нет шприца, наполненного веществом «сталин», которое приводит население в состояние всегдашнего передоза.

Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Романов.

Спектакль «Stalin 24» — конечно же, акция, конечно, жест. Исполненный, на мой взгляд, глубокого благородства. Благородство — в самой идее собрать в единый круг на полноценный сценический труд профессиональных артистов, покинувших в феврале-марте насиженные Москву, Минск, Петербург. (Интернациональность, заявленная создателями, — фигура речи. «Иногородность» — точнее.) Их восемь человек: Теона Дольникова, Георгий Рыбаков, Никита Дворянченко, Андрей Бибиков, Михаил Селищев, Рахматулла Амиров, Григорий Лайков, Алексей Любимов. У них разные актерские школы, разный опыт, они никогда ранее друг с другом не встречались. Сближают их чужбина, схожие геополитические взгляды, бег на дистанцию «заработок», тоска по своим, по команде, полноценным репетициям. Профессиональная бесприютность в актерской профессии — горе. Факт неоспоримый. Айтишникам не понять:))

Заслуга этого проекта, в первую очередь, не по части художественных сценических откровений, нет. Она из области человеческого. Когда возникают рукопожатия. Помощь. Братство. Здесь и сейчас. Не случайно в самом финале спектакля (финалов, как водится, более двух), через паузу артисты выходят каждый со своим, написанным от руки плакатом — личным высказыванием. На злобу дня. И вставляют их в полые стальные ножки перевернутых железных столов, которые до того олицетворяли пушки, надвигались на зрителя стремительно, рьяно. И раскатисто, грозно актеры кидали в зал: «Государству нужны заключенные! И мертвые! Человек ничто — государство всё». И еще резче.

Плакатов восемь. По числу исполнителей. На первом значится: «Не забывайте, что вы люди». Нехитрое напоминание в момент, когда рушатся стены домов в обоих смыслах, когда люди не по своей воле оказываются на чужих улицах чужих городов. Плакаты, на самом деле, бьют по нервам: «Воля або Смерть», «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими», «Супраць гвалту i вайны, Цi гарматы на чужой зямлi». И на грузинском, и на фарси (на фарси, так как артист Р. Амиров — перс). Поймала себя на давно не ощущаемом в зале: будто мигнул своим фонариком Юрий Любимов.

Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Романов.

Соломонов придумывает сюжет, используя древнейший прием театра в театре. Про то, как прославленный режиссер ставит произведение о смерти вождя, зовет к печали на прогон прессу, появляется и чиновник из минкульта. Тут же выясняется, что генеральную репетицию каким-то чудесным образом смотрит из своих покоев во время обеда сам президент. И он недоволен, советует не умерщвлять генералиссимуса, а напротив — родить его. Так позитивнее. Прославленный режиссер подчиняется, начинается фантастическая круговерть.

Текст трагифарса Соломонова в спектакле Кения выстреливает сегодня не по мертвым вождям, не по авторитарным государственным системам, в которых главари и сотоварищи в том от нас отдалении, когда часто думаешь «ну надоели же до смерти!». Спектакль Кения про то, как театр — государственный подкаблучник превращается в маленькую жестокую, отвратительную империю (сколок большой). Театр здесь та льдинка, из которой Кай складывал слово «вечность». Все разговоры, исследования феномена Сталина, вся буффонная «лениниана» — как бы пятится, отходит в закулисье, где доминирует превратившийся в Сталина худрук театра (Г. Рыбаков). На котором сюртук И. В. сидит как влитой.

Пуля простреливает всю театральную нашу рать. Текст Соломонова звучит сегодня в Тбилиси в момент, когда некоторые известные театральные лидеры РФ — будь то Меньшиков, Машков или Месхиев — ведут себя так, как ведут; и звучит текст в этом спектакле, будто написан буквально по зиме-весне-лету 2022. Когда по щелчку чьих-то пальцев в согбенных холуев превращаются худруки и директора театров, когда артисты становятся доносчиками по первому шелесту, когда готовы они целовать ноги худрука за любую роль, а он возит их, как в этом тбилисском спектакле, по щербатой сцене с накинутой на шею веревкой. Сцена, когда Вольдемар Аркадьевич мотает по полу артиста (Р. Амиров), вымаливающего роль молодого Сталина, эффектна и страшна одновременно. Смех, сопровождавший многие эпизоды (особенно, когда кривляющийся Ленин (М. Селищев) обыгрывает свой накладной лоб), сменяется вдумчивой тишиной.

Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Романов.

Артисты работают этот текст громко, размашисто. Минуя полутона. Увы, почти игнорируя переходы из одного образа в другой. Георгий Рыбаков снимает накладные усы Сталина, ныряет в образ худрука Вольдемара, не изменившись ни на йоту. Григорий Лайков, исполняя роли то первого охранника, то Берии, соединяет персонажей в мало отличимых друг от друга мужчин. И каким был Хрущев в исполнении Алексея Любимова, мне не вспомнить. Но он же — второй охранник запомнился. Нервный, живой, точный. Разве что Теона Дольникова (Валентина, мать Сталина) — потоньше, позатейливей. Ее танец — соитие с парадным кителем вождя, когда на последних музыкальных тактах возникает из-под юбки голова как бы родившегося младенца — будущего отца народов, и уносит она его, баюкая, — сыгран отлично. Андрей Бибиков (человек из министерства) — узнаваем, объемен. Сочный современный министерский хлыщ — благополучно-трусливое отродье.

В аскетичной сценографии Нины Калатози (дебют) легкие, скромные металлические конструкции мотаются на колесиках, превращаясь то в гримерки, то в комнату умирающего вождя. По ничем не прикрытому сценполу. У подвешенной Фемиды на голове телеантенна. В чашах весов — деньги. Жаль, чаши не шевелятся, не приходят в движение. Саундтрек — из неопознанной западной музыки (она звучит почти сериально, почти сквозно) — скрежещет, будто записан скверно. Как выяснилось, полное отсутствие мелодичности — одна из принципиальных задач.

В финале артисты снимут на наших глазах с вешалок свою реальную одежду, в которой тут же выйдут на улицы Тбилиси. Они улыбаются, они расслаблены, кто-то кого-то любовно обнимает. Какие они на самом деле? Поработали — разбежались? Или друзья-единомышленники, способные стать фундаментом будущего театрального дома Komli? Если бы знать.