В Екатеринбурге подвели итоги драматургического конкурса о 90-х

В знойном-знойном Ебурге (+36 в тени)…

В прохладном-прохладном ЕЦ (Ельцин Центре)…

В светлой-светлой комнате Театральной платформы, а затем в Зале Свободы…

Были подведены итоги IV драматургического конкурса «Зачем я это помню», посвященного 90-м годам.

Церемония награждения.
Фото — Марина Дмитревская.

В середине церемонии награждения от задника с надписью отвалилась первая буква — и название «А чем я это помню» показалось не менее правильным, чем исходное. И правда — чем? Каким органом чувств? Сегодня о 90-х пишут в основном люди, которым от тридцати до сорока, то есть в 90-е они были детьми. Часть пьес и написана детской памятью, из «положения ребенка», который помнит запах маминой мокрой шубы, который видит жизнь «снизу», в щелочку кухонных дверей, а за ними пьет с очередным ухажером любимая мама, а дядька бьет ее (пьеса Константина Райха «Сонечка» вошла в шорт-лист из шести пьес, отобранных ридерами. А прислано было 79 произведений).

Часть пьес («И меня как будто нет» Ксении Садовски) написаны с позиций себя сегодняшних: в квартиру уезжающей навсегда Сары приходят, чтобы забрать вещи, ее друзья, и с каждой унесенной частицей жизни уходит память об этой жизни, идет ее обнуление.

Часть пьес, вероятно, написана молодыми людьми по опыту и рассказам родителей, по каким-то свидетельским материалам. Айрат Мифтяхов занял второе место с пьесой «Остоженка», хотя очевидцем событий он явно не мог быть… То есть, по сути, драматурги пишут исторические сюжеты об отстоявшемся и отчасти закапсулированном (как экспозиция ЕЦ, посвященная Борису Ельцину) времени.

Читка пьесы «Культ девяностых».
Фото — Марина Дмитревская.

Между тем, 90-е связаны с нашим сегодня прямо и непосредственно, как водопроводная труба. Сидя в Зале Свободы, где на панелях высечены якобы обретенные в 90-х свободы (вот уж не верила никогда) — слова, предпринимательства, печати, собраний… — понимаешь эту связь с полной очевидностью. Впрочем, мне всегда, с момента открытия ЕЦ, казалось, что проход через кабинет Ельцина в Зал Свободы — чистой воды ложь, его кабинет больше двух десятилетий ведет в организованную им реальность, мало похожую на высокие панорамные окна, упершиеся в голубой небосвод… Облака — белогривые лошадки явно были изначально перепутаны с конями привередливыми и всегда летели вскачь от деклараций…

Сегодняшние пьесы, рисующие мрачную драматическую реальность 90-х, мало похожую на ультрамариновую синь, пока еще не протягивают драматические нити оттуда — в сегодня, не видят истоков российского потопа в том десятилетии, где действуют черные риэлторы, обихаживающие беспамятных старушек, брошенных детьми. В «Остоженке» Айрата Мифтяхова 75-летняя Глафира Степановна искренне любит и считает дочкой риэлтора Нину: Нина заботится, Нина звонит… Когда по ходу драматического остросюжетного действия выясняется, что в 70-е мать Нины горбатилась в колхозе, а благостная Глафира Степановна, беседующая теперь с другом-фикусом аки святая, обслуживала дипломатов (вследствие чего забеременела, родила дочь и получила квартиру), — связь 90-х с глухим советским застоем прочерчивается во внутренних мотивах «черной» Нины и эмигрировавшей дочери Мальвины. То есть, корни 90-х угадываются в прошлом, но будущее в пьесах про 90-е не проглядывает. Впрочем, такой конкурс, его вектор идет в историю.

Церемония награждения.
Фото — архив Ельцин Центра.

Нынешний год (а я читаю не первый шорт-лист) дал пьесы более сильные, чем в прошлом году. Хорошие пьесы. На Театральной платформе в день награждения состоялись три читки (по выбору режиссеров). Антон Морозов сделал «И меня как будто нет» Ксении Садовски, Дмитрий Лимбос — «Двоюродный дядя из Биробиджана» Даниила Золотухина, Александр Вахов — «Культ девяностых» Юлии Вороновой. Пьесы Золотухина и Вороновой вошли в тройку победителей вместе с «Остоженкой» Мифтяхова. И читки их были сделаны так, что стали понятны сценические перспективы (в отличие от читки пьесы Садовски, сделанной Антоном Морозовым).

«Двоюродный дядя» должен вообще-то стать «кином» (согласен со мной и режиссер Лимбос). Это многонаселенная макабрическая черная комедия, в которой огромная семья везет на погост тело главы рода — всеми любимого, настоящего русского человека Афанасия Арсеньевича. Жизнелюба, несшего радость близким, о котором — только хорошее. По дороге ломается гроб (Афанасий Арсеньевич когда-то сам сколотил его из сосны, когда умирала его жена, — и часто стоял в нем, привыкая к смерти). Пока его чинят, семья садится в кафе «Порт-Артур» поминать усопшего, чтоб не тратить время зря. За стол сажают и покойника-жизнелюба, чтоб не скучал. Потом вместе со всеми его парят в бане, потом решают окрестить… и тут по метрикам выясняется, что Афанасий с его чисто славянским носом был еврей. Обстоятельство это потомки не успевают даже осознать, потому что баня с телом внезапно сгорает, подожженная безумной троюродной сестрой «Фанюши» Клавдией Ильиничной, нянчившей его в младенчестве «на пашне»…

Читка пьесы «И меня как будто нет».
Фото — Марина Дмитревская.

Полифоническая картина проводов точно просится на экран (что уж только «Свадьбы» да «Горько!» портретируют семейные гуляния глубинного народа), вряд ли она в своей симультанности, подробности жестов и фраз, широте смыслов уместится в коробке сцены.

А вот «Культ девяностых», сыгранный артистами Свердловской драмы, — пьеса для театра. С узнаваемыми героями (лаборанткой-химиком Ниной, ее родителями и коллегами), беззарплатностью, нищетой, кремовыми тортиками, экстрасенсами-целителями, американскими грантами, заряженной водой, предательствами и заглохшими песнями Визбора. Затонувшая атлантида советской духовности, душевности и безбытности дана Юлией Вороновой ненавязчиво, подлинно, точно. Так и была сыграна на читке, из которой пьесе прямой путь на малую или камерную сцену. Зритель пойдет.

Была церемония вручения, были денежные премии драматургам, танцевала балерина из «Лебединого», нас окружали обещания свобод, мы подглядывали в телеграм-каналы, ловя очередные новости от адвокатов… А я вспоминала свои бесконечные приезды в дружеский Екатеринбург, в том числе тот день, когда на «Реальном театре» Баргман и Полянская сыграли «Черствые именины», а выходя из театра, мы увидели, как на экране телевизора рушатся башни-близнецы… Это были уже не 90-е, но мир с тех пор так и рушится. В конце «Культа девяностых» Нина, верившая только в науку и нравственность, заходит в ашрам со словами «я ни во что не верю». И впускают ее.

Победители конкурса.
Фото — Марина Дмитревская.

Но на читке эти слова произносил тот же актер, что играл и жулика-биомага…