«За провокацию ответит Хайнер Мюллер». Взгляд Андрея Пронина

Если что и сыграло с создателями спектакля «Любовная история» в петербургском театре «Приют комедианта» злую шутку, так то самое качество, которого днем с огнем не сыщешь в современном театре: режиссер Дмитрий Волкострелов, чтобы он ни ставил, всегда выполняет задачу быть верным автору. Автор — великий немецкий драматург Хайнер Мюллер — и ответственен за то, что многие зрители сочли провокацией. Хотя если бы Волкострелов искал скандала, стремился эпатировать, он навряд ли взял бы этот невинный прозаический фрагмент. В обширном наследии Мюллера найдется немало материала для скандала: и смачная брань, и перверсии, и насмешки над святым, и неприятные исторические и политические максимы. Но режиссер «Любовной истории» не искал дешевых дивидендов. Главное, что им ухвачено у Мюллера, — идея пролетарского театра как бедного и отважного. Актеры — пролетарии, не прикрытые ни декорациями, ни образами, ни напряженным сюжетом. Выходящие стоять перед публикой, как перед амбразурой, в долгих молчаливых фрагментах. Едва ли не самое радикальное в спектакле — намеренно сбоящий темпоритм и намеренно шумные перестановки за закрытым занавесом: все это создает в зале атмосферу закулисья, причастности к театру не как к зрелищу, а как к Мастерской, тяжелой работе. Конечно, публика, привлеченная ложно-бульварным названием спектакля, фраппирована, хотя степень агрессивности, виденная мною на премьерных показах, порой необъяснимо зашкаливала. Да, чтобы вполне понять этот спектакль Волкострелова, желательно быть сведущим в некоторых культурологических материях. Тогда можно размышлять о том, как смело режиссер венчает в одной постановке, казалось бы, несовместимые вещи: нью-минимал и постэкспрессионизм. Как репетитивная техника Джона Кейджа (те самые, раздражившие зрителя, обильные текстуальные повторы), принципиально не идеологическая по своей природе, объединяется с классовым, политически заостренным театром Брехта и Мюллера: и вот уже гипнотические повторяющиеся периоды обращаются в столь любимую Мюллером «суггестивную метафору». Простые и невычурные прозаические строки начинают звучать как реплики трагедии в античном театре, к образчику которого стремился Мюллер. Ближайший формальный аналог «Любовной истории» на петербургской сцене, кстати, можно найти в Александринке — и это «Эдип» Терзопулоса, ученика Мюллера. Но и на чувственном уровне спектакль Волкострелова легко воспринять: там есть и нежность, и лиризм, совсем нетрудно догадаться, что здесь говорят о любви и предательстве. Вполне достаточно простого зрительского усилия. Минимального.

«А капельдинерша открыла двери в фойе…» Взгляд Натальи Каминской

Дмитрий Волкострелов поставил «Любовную историю» Хайнера Мюллера. Спектакль идет в театре «Приют комедианта». Продолжительность спектакля час тридцать. Но финал способен длить его до двух, двух тридцати и далее. В основе текста Мюллера история взаимоотношений университетского студента и фабричной работницы. Молодые люди знакомятся на вокзале. Отношения развиваются естественным путем. Студент увлечен идеей равноправия полов. А женщина беременеет. Любовная лодка может разбиться об естественное препятствие. Это сюжет. Но не сценическое действие. У Дмитрия Волкострелова, как и в прежних его работах, действия нет.

Рецензию на этот спектакль весьма трудно написать в сложносочиненных предложениях. Простыми легче и адекватнее. Волкострелов ставит именно так. Его театр лапидарен до прямого самоотрицания. Никакой любовной истории нам рассказать никто не пытается. Нет такой задачи вообще — рассказать историю. Две актерские пары молчат, глядя в зал. То поочередно, то вместе. Потом проговаривают текст — тоже поочередно. Меняются одними и теми же текстовыми фрагментами, повторяют одно и то же. Определение «на разные лады» здесь не подходит. «Лады» не предусмотрены. Разве что тембры у артистов разные. И лица. Играют (или «выступают»?) Алена Бондарчук, Илья Дель, Иван Николаев, Алена Старостина. «Отношения» убраны принципиально. Эмоции отсутствуют намеренно. Из фрагментов текста при желании можно сложить сюжет. Нет желания — можно не складывать.

Простодушные зрители, пришедшие на историю про любовь, начинают уходить на пятнадцатой минуте. Исход продолжается все время. Уходят больше парами (молодые люди пригласили девушек в театр, но ошиблись адресом). Оставшиеся же реагируют дружелюбно. Смеются.

«Действие» прерывается выступлением двух девушек (группа «Трипинадва»), которые мило поют и играют на гитарах. Песни не про то, но хорошие. Много-много прозрачных стаканов крутятся, вставленные в подобие большого вентилятора. Много-много прозрачных стаканов стоит на столе. Это придумали художники Яков Каждан и Ксения Перетрухина. Стаканы одинаковы. В отличие от актеров, которые стараются быть одинаковыми, но голоса и физиономии у них все равно разные. Стаканная уравниловка — это, возможно, идея гендерного равноправия, овладевшая студентом. А, может, и нет. Но красиво.

Хотя, наверное, все же мысль об обезличке тут есть — к финалу голоса и тексты накладываются друг на друга. Уже не разобрать, кто и что говорит, да это и не важно. Понятие «мысль» здесь тоже относится не к самой истории. Не она способна побудить к мыслительному процессу, а сама форма театра, где все предельно «анти». Начинаешь думать, что обычно в спектаклях нет возможности просто рассматривать лицо артиста, слушать его голос, ловить расположение тела в пространстве, ибо все это «нагружено» сюжетом, акцентами, образной системой и т.п. Плодотворен ли процесс таких раздумий, затрудняюсь сказать, но мыслишки посещают. Значит, полного отчуждения зала от сцены все же не происходит.

Главное ждет в финале. Занавес открывается. Артисты стоят к нам спиной. Поочередно и с наплывами друг на друга произносят последний кусок текста. Занавес закрывается. Занавес открывается. Артисты стоят к нам спиной. Поочередно и с наплывами друг на друга произносят последний кусок текста. Занавес закрывается. Занавес открывается. Артисты стоят к нам… Наиболее сообразительные уже понимают, что эта «у попа была собака» продолжится до тех пор, пока последний зритель не покинет зал. Но уходят не все. Некоторые еще ждут какой-то развязки. Большинство же, кажется, намерено сыграть в игру «кто кого пересидитперестоит?».

А капельдинерша, тем временем, открыла двери в фойе. Каким-то микроскопическим мускулом на лице она дает понять, что уже можно и в гардероб. Но делает это почти незаметно. В духе сценического минимализма. Дмитрий Волкострелов вновь устроил провокацию. Преувеличивать ее мощь, а тем более, новизну приема не берусь. Хотя, ведь и в музыке существует всего семь нот, зато их комбинаций может быть бесконечное количество. Вот и капельдинерша в опыте Волкострелова, возможно, сыграла роль фа диез.