В театре «Экспериментальная сцена под руководством Анатолия Праудина» состоялась премьера спектакля «Школа», который родился из этюдов-воспоминаний актеров.

В интервью накануне своей премьеры режиссер Анатолий Праудин сказал, что не хотел новую работу превращать в театр. В том смысле, что он не закреплял внутренние конструкции постановки, актеры работают на полуимпровизации. Выстроена только форма. А внутри — полная свобода действий. «Пусть будет поток жизни», — сказал Праудин. Так и получилось. И это очень уместная форма: речь в «Школе» идет о том, что было когда-то. А воспоминания — область сбивчивая. Иногда нам вспоминается одно, иногда всплывают какие-то новые детали истории. А когда мы рассказываем, как актеры «Экспериментальной сцены», о таком уже далеком школьном детстве, и вовсе чего только не вспомнится и не насочиняется.

На сцене барабанная установка, синтезатор, бас-гитара и пронзительный саксофон, на котором играет школьница в грубых сползающих колготках (Маргарита Лоскутникова).

Школьный ансамбль готовится к очередному пионерскому отчетному выступлению. Луч софита выхватывает одного школьника за другим, они по очереди представляются. Они из разных городов, кто-то родился в СССР, кто-то уже в России. Кто-то знает, кто такой Ленин, а кто-то уже нет. У них разные исходные данные, но прошедшее время обладает уникальной способностью всех уравнивать. Потом эти школьники вырастут и станут банкирами, продавцами сотовых телефонов, учеными, домохозяйками… Мы никогда не узнаем, что с ними стало. Но тогда, в прошлом, они все равны, все школьники, все подростки, которым приходится сталкиваться с первыми настоящими уроками, которые преподносит им жизнь. В сравнении с первой любовью, первым предательством, первыми серьезными достижениями, первыми серьезными ссорами, первыми уходами из дома алгебра, химия, физика и «литра» с «русишем» кажутся не такими уж и сложными предметами.

Пьесы как таковой нет, но актеры в одном пространстве прекрасно уживаются. Их объединяет музыка, которую они играют, и истории, рассказанные о себе самих. Они смешные и грустные, большинство — очень болезненные: в детстве же все очень близко к сердцу принимается. Оканчивающая школу Ретузик показывает обручальное кольцо, которое ей некто Сережа подарил в знак того, что после выпускного они поженятся. И тут же — рассказ о том, как она в первом классе влюбилась в этого смущающегося мальчика, которого пригласила на день рождения. Он пришел последним, а она ждала его больше всех! Так ждала, что даже живот у нее разболелся. Сегодня бы сказали: «От нервов». А тогда, в детстве, казалось, что от любви. Эта выросшая школьница в коричневой форме в моменты наивысшего эмоционального накала своего рассказа даже встает на пуанты (она же, как все советские девочки, хореографией занимается). А потом вдруг выскочит из этого образа (тут актеры Праудина демонстрируют виртуозное владение брехтовской системой отстранения, когда артист не переживает жизнь своего персонажа, а рассказывает о ней), залезет на табуретку и противным «пионерским» тоненьким голоском отличницы пропищит: «Слова — Роберта Рождественского! Музыка — Оскара Фельцмана! „Огромное небо“!»

И ВИА заиграет ту самую драматичную песню 1967 года про летчиков, которые увели падающий самолет подальше от города…

Потом прозвучат страшилки про мавзолей и мертвецов (излюбленный репертуар ночных бдений в пионерских лагерях) и про неудачное свидание, когда парень шутит так нелепо, что все романтические чувства к нему вмиг пропадают, и про то, как любимый мальчик, вместо того чтобы подать руку, когда девочка под лед провалилась, испугался и убежал, а на следующий день в школе спросил: «Как дела?» — и глупо улыбнулся…

Медленно (даже, наверное, медленнее, чем надо бы) история движется к финалу. Уже нет веселых баек. Смешную пацанку Ленку, девочку в штанах и кепке, шмыгающую носом и задирающую парней, во дворе поймала местная шпана и накануне выступления подбила ей глаз. Мальчики из ВИА, узнав, кто именно ее избил, пасуют. Куксятся, что-то бормочут себе под нос, и ясно, что на защиту Ленки, главной на подтанцовке, не встанут. И тогда в бой идут одни девочки.

Они вернутся в разодранных колготках, с кровищей по всему лицу, одна из них будет визжать: «А глаз-то у меня остался?!» Изуродованные, избитые мужчинами, но довольные тем, что отстояли своего «Ленка», они начнут обтирать друг другу раны, заботливо прижигать их перекисью водорода… А потом разденутся до белья, обмажут друг друга красной краской (такой способ скрыть следы побоев для завтрашнего выступления) и начнут… страстно целоваться. Четыре женщины — не девочки, не школьницы. Здесь Праудин замыкает цепочку: становится ясно, к чему были все эти истории про несостоятельных мальчишек, поступки которых казались дурацкими, инфантильными, детскими. Эти мальчики вырастут потом во взрослых инфантилов и так же продолжат пасовать перед проблемами, так же будут оставлять своих женщин сражаться за себя самостоятельно. И женщинам ничего не останется, как довести ситуацию до абсурда. Точнее, ее до абсурда доводят Праудин со своими актрисами, современные женщины пока заняли выжидательную позицию. Но то, что акценты в XXI веке смещены, что угол зрения искажен, а мужчины и женщины поменялись ролями, — факт, который не требует доказательств. А все герои, которые способны уводить самолеты подальше от жилых кварталов и гибнуть ради кого-то, остались только в чистых и высоконравственных советских песнях. Так ли?..