Беседу ведет Татьяна Зиндер

Сегодня вышел новый номер «Петербургского театрального журнала». Традиционно-молодежно-студенческий, он посвящен проблеме травмы и исцеления — естественно в искусстве театра. В преддверии вашего знакомства с номером, читатели и коллеги, предлагаем вам интервью на эти же темы с актрисой Ксенией Плюсниной. Вы знаете ее по ролям в ТЮЗе и СХТ, в независимых проектах, в том числе связанных с социальным театром.

Ксения Плюснина.

Татьяна Зиндер Какой театр вам ближе: травмирующий или терапевтический, вскрывающий травму или залечивающий?

Ксения Плюснина Все зависит от момента, от того, чего ты сам хочешь. Иногда нет сил задавать себе вопросы, нет сил копаться, ты хочешь просто посмотреть. Но просто не бывает, каждый спектакль — это все равно разговор на ту или иную тему со зрителем. Поэтому я для себя, наверное, так не разделяю. Бывает, ты смотришь что-то очень жесткое в театре или в кино. Я принципиально никогда не ухожу со спектакля, я должна досмотреть до конца, потому что всегда есть ощущение, что там может что-то быть, и мне жалко, если я это пропущу. Так вот, я просто для себя отмечаю, когда понимаю, что мне уже хватит, но это не значит, что через день-два или через неделю мне не захочется снова поговорить про это. А бывает наоборот: ты уверен, что не хочешь ничего травмирующего, хочешь себя поберечь, но вдруг что-то вскрывается, и понимаешь, что сейчас именно это было нужно. Поэтому у меня нет однозначного ответа. Я все и сразу хочу.

Зиндер Может ли быть травмирующим для зрителя воздействие театра? Есть ли у театра ограничения — что можно показывать, а что нельзя?

Плюснина Каждый выбирает свой язык, и у этого языка есть какие-то правила. А театр — да, мне кажется, может травмировать. Не специально, но, например, человек может прийти… и настолько его это может поразить, что ему… станет плохо, и он умрет. Сердце не выдержало. И сколько таких случаев? Я думаю, их немало. Человеку во время спектакля стало плохо, и ты не знаешь, от чего. Естественно, артистам не хочется никого убивать. Но, конечно, все может травмировать. Я сейчас ведь могу сказать что-то, что может на вас повлиять, даже если я этого не хочу?

Сцена из спектакля«Двое бедных румын, говорящих по-польски».
Фото — Виктория Башилова.

Наверное, из-за того, что я занимаюсь социальным театром, я еще больше чувствую эту ответственность. Я помню случай, когда мы с педагогом Еленой Анатольевной Кошевой проводили тренинг с ребятами с ДЦП. И один мальчик подходит ко мне и говорит: «А можно вас попросить закатать рукава?» Я растерялась, не знала, что сразу ответить, и решила закатать. Потом он снова ко мне подходит и говорит: «А можно я вас за руку подержу?» Я подумала, что ему волнительно, и согласилась. А потом он спрашивает: «Можно я вам на руках порисую?» Тут мне показалось, что что-то не так. Странная просьба. И вдруг вижу, что у него меняется состояние, когда у меня открыты руки. Понятно, что в этом случае мы говорим про человека, у которого есть определенная болезнь, но, приходя на тренинг, я не знаю об этом заранее. Не навредила ли я ему? Не могу однозначно ответить «нет». В театре ты тоже не знаешь, у кого какая реакция, допустим, на обнажение. Хотелось бы, чтобы зритель хотя бы чуть-чуть имел представление, куда он идет. Потому что, так или иначе, в каждом театре есть свой способ говорения. Есть разница — Димитрис Папаиоанну и его метаморфозы или классическая постановка в Мариинском театре.

Зиндер Какой самый страшный спектакль вы смотрели? И оказывал ли на вас какой-нибудь спектакль нежелательное воздействие?

Плюснина Может, не было такого, чтобы страшно… Когда меня поражает спектакль, я не могу разговаривать. Из-за того, что плохо формулирую, когда у меня очень много чувств. Мне вообще иногда хочется, чтобы мое состояние считывала какая-то машинка, которая расшифровывала бы то, что я на самом деле чувствую, и в слова нормальные это складывала… Я помню, что очень долго молчала после спектакля «Двое бедных румын, говорящих по-польски» Евгении Сафоновой. На меня это очень сильное впечатление произвело и по актерским работам, и вообще по существованию. Это был мой первый курс. Еще до поступления я познакомилась с тем периодом Этюд-театра и поняла, чего хочу. Это был очень знаковый для меня театр. То, что я смотрела в больших театрах, не так со мной совпадало. Помню, очень сильное впечатление на меня произвел спектакль Мити Егорова «Наташины мечты». Я в двух составах смотрела. Мне казалось тогда и сейчас, что это настолько честно! И что театр должен быть таким — честным, открытым, иногда без кожи, при этом с очень сильной энергией, очень сильным драйвом.

Сцена из спектакля «ZLO».
Фото — Никита Полежаев.

Зиндер Это скорее про поразившее, а не про страшное или нежелательное… Ксения, когда вы на сцене, складывается ощущение, что у вас нет предохранителей, что вы бросаетесь в роль с головой. Бывает ли такое погружение травматичным?

Плюснина Сложно сказать. Думаю, что да. Я вспомнила историю. Мы с моим прекрасным однокурсником Нурбеком Батуллиным репетировали спектакль «Зло». Это был один из определяющих спектаклей нашего курса. Про насилие в семье и не только. Про то, нужно ли на насилие отвечать им же. В общем, мы делаем пробу. Я пробовалась на роль матери. Наступает момент, когда Эрика (моего сына) в очередной раз избивает отец. И я начинаю стучать в двери. Я так стучала… Не могла после пробы успокоиться. Я вышла, хожу, меня прям трясет. Нурбек говорит мне: «Ксюша, тут нужна остановка, или ты сойдешь с ума». Для меня это был очень знаковый разговор, я до этого момента не осознавала, а тогда поняла, что очень важен этот выход. Я скорее научилась выходить из спектаклей, чем нет, но мне для этого всегда нужно время. Например, в СХТ мы все участвуем в демонтаже. И я знаю, что мне бы хорошо после спектакля занять руки. Очень люблю складывать мелкий реквизит — по полочкам разложу, и вот вроде и закончила спектакль.

Поначалу точно были моменты, когда я настолько была расшатана, что в себя не могла прийти. Это еще особенность моя, я быстро впускаю в себя что-то, и это еще долго может беспокоить. И мнительная очень. И так же со спектаклями. Обычно после каждого спектакля я себя ругала. «Игра об Анне Франк. Семь гульденов» для меня была таким испытанием… Я, мой педагог и режиссер спектакля Владимир Кустов, вся команда много лет потратили на то, чтобы этот спектакль состоялся. Я решала много организационных вопросов, из-за страха хотелось все контролировать. Мы долго-долго к этому всему шли. И для меня премьера провалилась, для меня это был ужас. Пять лет — и ничего. Мне люди говорят спасибо, а я отвечаю: «Не надо мне врать!» Я прям помню, как у меня дома стоит куча цветов, и я думаю: это друзья подарили, они меня любят просто. Я ненавидела себя люто. Мне казалось, что это позор. Наверное, только через десять спектаклей я поняла, что все не так плохо, что это мой учебник и моя зона роста.

Когда я не в диалоге, а одна, мне кажется, что вообще не на что смотреть. Я абсолютно в этом плане не кокетничаю, это мое убеждение, неуверенность в себе абсолютная. Еще у меня иногда из носа течет кровь. Это и смешно, и страшно. Так было на «Зле», но она всегда текла в нужный момент! Помню, после сцены насилия я вдруг чувствую, что сейчас пойдет, — но нет, остановилась. А потом в финальном выходе я читаю письмо Эрику, а из носа течет кровь.

Сцена из спектакля «Пьесы жизни».
Фото — Артем Бондаренко.

Зиндер Поговорим о социальном театре. Как именно театр помогает людям, попавшим в сложную ситуацию, людям травмированным?

Плюснина В нашем спектакле «Пьесы жизни» главными героями были реальные люди, которые попали в трудную жизненную ситуацию, имели опыт химической зависимости. Они выходили и рассказывали про себя. Есть система «12 шагов», которую проходят в анонимных группах. Один из финальных шагов — «нести весть». И мне кажется, что в некотором смысле для ребят этим шагом был спектакль. Они четыре года занимались тренингами с Ларисой Вячеславовной (Грачевой — Т. З.) и Ольгой Германовной Оловянниковой (которая является руководителем социальных проектов в нашем театре). А на пятый год подключились мы, актеры СХТ. Мы помогали ребятам рассказать их истории с помощью этюдов, старались найти какую-то художественную форму. Это был такой спектакль-акция, который мог помочь и поддержать. Я говорю не только со стороны актера, но и со стороны зрителя. Например, один из ребят (очень талантливый человек) рассказывал про три попытки самоубийства. Когда мы делали спектакль, нас это поражало… А на показе люди ржали! Изменился ракурс, почему-то стало смешно. Параллельно не было никаких этюдов, он рассказывал сам, как есть: «Колготки тянулись, я не мог повеситься!» И зрителю не было страшно или плохо, он слушал и понимал, что жизнь бывает такая дурная, смешная, жесткая и очень-очень разная.

Сцена из спектакля «Русские классики».
Фото — Вероника Губаеваа.

Зиндер Вы играете в спектакле «Русские классики» Дмитрия Крестьянкина и проекта «Театральный дом», созданного с подростками, воспитанниками детских домов. Как вы существуете в этом спектакле? Вы в нем проводник актеров-подростков или равный участник действия?

Плюснина Когда я выхожу с ребятами на сцену, это не про то, что я пришла играть роль. Действительно, вы хорошо сказали, я проводник. Важны в первую очередь ребята. Несмотря на то, что в «Русских классиках» есть очень важный для меня кусок про Нину Заречную и эпизод из «Рассказа о семи повешенных», который мы играем с Тиной Тарусиной и Никитой Виноградовым, мы там в первую очередь педагоги, которые выходят вместе с ребятами. Помню, был квартирник «Театрального дома», и я забыла текст стихотворения. Какой позор! А Дима говорит мне: «Ксюша, это так круто, что ты забыла. Ты ребятам дала понять, что можно забыть текст и ничего страшного не будет». «Театральный дом» и про это тоже. Может что-то пойти не так, музыка не включится или что-то еще, но самое важное — это наше высказывание, что мы вместе, что мы выходим и говорим. Да, вы очень точно сформулировали, что это история про проводника. Ты пришел не для того, чтобы быть актером, а чтобы у ребят была возможность сказать, что они есть.

Зиндер Что лично вам дает социальный театр?

Плюснина Помогает узнать чуть-чуть больше про человека и про себя самого и принять, что ты такой, какой есть. Это такой очень честный разговор. Если в социальном проекте ты не будешь честным с самим собой, то разговора не получится. Но людям в больницах, например, важно, что ты не знаешь про них всех нюансов. Нужно только знать, какие упражнения безопасно проводить с определенной группой, а какие нет. А так ты видишь человека с чистого листа и в этот момент сам себе по-новому открываешься. Социальный театр дает возможность не играть.

Сцена из спектакля «Игра об Анне Франк. Семь Гульденов».
Фото — Елена Карпова.

Зиндер Мы говорили про травматичное погружение в роль, а может ли травмировать роль наставника?

Плюснина В социальном театре внимание по-другому распределяется. Тебя как бы нет, твое внимание на людях, ты со-настраиваешься с группой. Конечно, может быть большое перенапряжение от ответственности, выход тоже должен быть. Я иногда очень сильно что-то впускаю в себя, и это меня травмирует. Например, я веду тренинг, а у человека блок стоит на упражнение. Он говорит: «Все, что вы делаете, это полная хрень». Может ли меня это задеть? Да, может. Можно ли запретить человеку так думать? Нет, он имеет на это право.

Есть такой проект «Закрытый показ» (ТЦ Андрея Носкова), где мы вместе с другими педагогами занимаемся с ребятами на Пряжке (Психиатрическая больница Святого Николая Чудотворца) и в СТИНе (Психиатрическая больница закрытого типа СПб ПБСТИН). Так вот в СТИНе я первое время очень переживала. У нас в группе одни дяденьки, а я прихожу и предлагаю им дурашливую игру «Муравьишка», и не знаю, случится она или нет. А потом они говорят: «Когда в „Муравьишку“ будем играть?» Вдруг в них просыпается такое детское желание сыграть. Социальный театр позволяет пожить в моменте. Мы просто поиграем сейчас безответственно, чтоб нам было в кайф. Я могу прийти и быть неактивным, и мне никто ничего не скажет, а могу, наоборот, выразить себя. В социальном театре ты учишься просто быть.

Сцена из спектакля «Без(Идиота)».
Фото — Ксения Шамсудинова.

Зиндер Прорабатываются ли ваши собственные травмы в театре, в ролях? Используете ли их как материал?

Плюснина Да! В каждый спектакль приходит что-то на тему, которая во мне сейчас кипит. В «Анне Франк» мне раньше, еще на выпуске была очень важна тема взаимоотношений Анны и ее мамы. Она была для меня важнее, чем тема войны, потому что письма о войне давались непросто. Но сейчас я понимаю их по-другому, понимаю, о чем конкретно говорю. А в «Сотворившей чудо» (режиссер Алиса Иванова) моя личная тема — человек, которого как будто не слышат. Вспоминаю, как на большом семейном застолье хочу что-то сказать, и, как в страшном сне, все поворачиваются ко мне, а я не могу ничего сказать. Еще я заикалась полтора года. Эта тема перешла в «Без[Идиот]а» (режиссер Наташа Слащева), хоть я и не играю Мышкина. Иногда я понимала, что сейчас буду заикаться, такой уровень напряжения и стресса в теле, что чувствуешь это. На мой взгляд, у Мышкина случается такая же штука, когда у него припадки. Настолько в него все попадает, что это невозможно выдержать.

Зиндер Зачем сейчас, последние годы, театр?

Плюснина В театре зритель может честно взглянуть в глаза происходящему. Да, дождь идет, я помню, что он идет, но я хочу немножко солнца, хочу хотя бы вспомнить, что оно было. Кто-то осуждает эскапизм, но вот, например, «Снежное шоу» Полунина — это же колоссальная вещь. И можно сходить на «Снежное шоу», а можно на «Человека» в БДТ, найти то, что тебе нужно именно сейчас. Для меня это большая поддержка — возможность совместной рефлексии в театре. Такое убежище в некотором смысле, как в «Анне Франк». Про дождь — это оттуда. Театр — это в том числе возможность спрятаться, чтобы побыть, подумать по-своему и не бояться. Слава Богу, наши мысли пока не читают.