«Гроза». А. Н. Островский.
Омский академический театр драмы в рамках V Международного фестиваля LOFT в Театре на Васильевском.
Режиссер Галина Зальцман, сценография и костюмы Лилии Хисматуллиной.

В «сказочке» Галины Зальцман по драме Островского Катерина Кабанова действительно немножечко попала в сон Татьяны Лариной.

Здесь есть и «дрожащий, гибельный мосток» — планшет сцены покрывают узкие деревянные настилы над еле заметной кромкой воды, а также громоздкие плоские камни. Крестообразно выстроенные помосты — ограниченное место обитания героев, впрочем, не сковывающее их определенными траекториями.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

И «большой, взъерошенный медведь» — он промелькнет в толпе в первой сцене, а по ходу спектакля в образе «косматого лакея» Катерине будут являться и Борис, и Тихон.

И «шайка домовых» — калиновских жителей-нежитей в лице чудного хора, чертовского оркестрика скоморохов.

А начинается спектакль в тот момент, когда

И пред шумящею пучиной,
Недоумения полна,
Остановилася она.

Действие «Грозы» развертывается ретроспективно: в первой сцене мы застаем Катерину при произнесении последнего монолога, перед смертью. Событийный ряд — воспоминание, как бы проносящаяся перед героиней жизнь. Спрессованный миг (длинная пьеса сжата до полутора часов сценического времени), только шесть персонажей, легонький (как это бывает в очень реалистичном сне) абсурд происходящего. Не то чтобы мир Калинова явлен нам глазами Катерины, но картинка действительности периодически сбоит фантомами ее сознания — бесовскими комедиантами.

Облик лихих скоморохов с выбеленными и нарумяненными лицами — «рашен стайл»: длинные разномастные шубы, красочные рубашки с принтом «хохлома», дивной красоты кокошники и колпаки, расшитые камнями и жемчугом. Хор в исполнении Олега Беркова, Анастасии Ешковой, Ивана Курапова, Марии Макушевой и Александра Соловьева — и карикатурные шуты-забияки, и внутренние монстры Катерины, и миражные жители Калинова, и удалые музыканты, исполняющие залихватскую этно-фолк-музыку на контрабас-балалайке и балалайке поменьше, скрипке, большом шаманском бубне и бубне поменьше. Ансамбль нежити существует вне рамок калиновского мира: он появляется из дверного проема небытия (по краям которого — замутненные зеркала), перемещается и по воде, и по мосточкам — нежити закон не писан. Скомороший разгул пугает Катерину не меньше грозы.

Н. Запивохина (Катерина).
Фото — архив театра.

И гроза, и церковные колокола звучат в спектакле намеренно колхозно — интернетным аудио. А живой энергией наполняет музыка композитора Ванечки (Оркестр приватного танца) в исполнении скоморошьего бэнда. Драйвовый фолк в современных самобытных аранжировках, частушечно-плясовая стихия. Песню «Жила-была девочка, девочка одна» оркестрик исполняет с диким языческим задором. Каждое выступление музыкантов обладает такой волей, какую в Калинове отродясь не видели.

Катерина с первой сцены из мира гонима: балалаечные чертики одновременно и надменно насмехаются над ней, и манящим шепотом зовут к себе в небыль. Наталья Запивохина играет Катю (так ее называет Тиша) всерьез. Ее героиня все чувствует сверхинтенсивно и горячо, воспринимает катастрофически и драматично. Актриса будто стремиться к развертыванию психологической (но сгущенно-сфокусированной) жизни своего персонажа. Катя — воодушевленная, вдохновенная, лирическая, порой страстная, порой экзальтированная. Острая чувствительность Кати ко всем событиям — концептуальная черта, радикально противопоставляющая ее окружающим.

Другие артисты Омской драмы существуют иначе — через иронию. Марфу Игнатьевну Кабанову в исполнении Ирины Герасимовой даже сложно назвать Кабанихой — так она безобидно мягка, так располагающе радушна, так улыбчиво учтива. Кабанова разговаривает скороговорными причитаниями, растягивая оконча-а-а-ания, заполняя своими прихотями все пространство. Катю — душит, а ощущенчески — скорее надоедает. Кабанова — домашняя тиранша, насмешливо относящаяся к чтимым ею законам и живущая по ею самой заданным принципам, в которые входит, конечно, кошмарить всех вокруг. Это не страшно в моменте, но жутко в перспективе — если жить под гнетом Кабановой всю жизнь, то слегка понятно, почему Катерина мучится.

И чего Тихона — Артема Ильина — так заело совсем. «Заело», пожалуй, точнейшее определение кабановского мира — обычного, житейски-бытийно дискомфортного, безобидно-непереносимого. Тихон здесь — вроде бы обычный островский Тихон, бесконечно жалкий, бесконечно ничтожный и изливающий (с легонькой долей иронии) свои страдания герой, но — вдруг — проникновенно любящий Катю. Это даже непонятно вначале: так Тихон отчаянно воет о желании сбежать, так гневно пародирует свою матушку, так отстраненно выполняет приказания, но в почти последней сцене внезапно возникают неподдельное, искреннее сочувствие и любовь к Кате.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Варя — проекция матери, циничная и кокетливая копия. Обворожительная Ольга Беликова — высокая красавица с гордо приподнятой головой. Ее жизненный принцип — хитро-примирительное существование. Актриса обаятельна и в своем стебе — и над маменькой, и над воодушевленностью Кати. Варе позволительно существовать надменно, над всеми ограничениями до поры до времени. Именно Варя становится жертвой грозы своей матери: жестокость Кабанихи проявляется в сцене «плача» по Тихону. Кабаниха — Герасимова «стегает ремнем» непослушную дочь: неправильно, мол, она о брате стенает. Порка не натуралистичная — ремень только издает хлесткие звуки над растянувшейся на полу Варей, а Кабанова под ритм ударов тихонько-беззаботно напевает «Жила-была девочка, девочка одна»… Сцена неподдельной жестокости — неожиданно пугающая, резкая — на миг опрокидывает страшноватую «сказочку» в чернушную жуть. До этого все сцены маменькиного самодурства решались комическим разыгрыванием: утрированным многократным паданием в ноги, цирковыми проводами… Кабанова заставляет всех плясать под ее заводную издевательскую дудку.

Ее ханжеское лицемерие раскрывается в исключительно смешном клоунадном номере с Диким. Савел Прокофьевич Михаила Окунева — уморительно незамысловатый, упоительно ворчащий размеренным басом мужчина, перед которым Кабанова вдруг становится кокетливой обольстительницей. Самим собой взбаламученный Дикой просит куму его «разговорить». Солидных размеров Дикой с ребячьей радости запрыгивает на колени к утешительнице Кабановой, чтобы она его заботливо покачала и пожалела…

Так вот Катерина, которой все эти поддельные кабановские ритуалы и вкривь исполняемые правила невыносимы, только в Борисе находит подлинное. Актер Игорь Костин, как и Наталья Запивохина, существует не в комическом ключе, его Борис — вдохновенный, немного молчаливый герой-романтик. Интимное пространство свиданий Бориса и Кати — наполненные нежностью, лирикой, трогательной чувственностью сцены. Вместе они прячутся от дождя в укромном проеме двери, делятся сокровенным, страстно любят.

О. Беликова (Варвара), Н. Запивохина (Катерина).
Фото — архив театра.

Но в сознании Кати (которое — неясно — движимо ли религиозным трепетом, или же просто внутренним протестом против всякого притворства и лицемерия) счастье с Борисом непозволительно, греховно, потому свидание с любовником оборачивается фантастической пляской с медведем под удалую музыку оркестра. Так сильны в Кате страх и чувство вины, что под маской медведя вместо Бориса она уже видит Тихона. Дальше роковое признание в неверности (решенное тоже через клоунаду — Тихон буквально на глазах у всех не может вырвать жену из объятий любовника), а дальше…

Катя неприкаянна в мире Калинова, ее острая чувствительность — как черная метка. Она ищет и в Тихоне, и в Борисе подлинное чувство — и в этих горемычных мужчинах на самом деле есть и искренняя любовь, и сострадание, — только никто из них не хочет взять Катю с собой и вместе с ней попытаться жить по-другому. О существовании мира, который устроен как-то иначе, по другим законам, где люди не по мосточкам ходят и своей волей живут, — ехидно кричат скоморохи. Но в альтернативную реальность не дозволено верить в кабановском доме, а сама Катя от страха и не верит.

По иронии, единственным, кто Катю зовет и ждет, оказывается чертовской оркестрик. И, не найдя ни в ком другом понимания, Катя уходит через дверной проем в обиталище нежити — в небытие.