Хорошо все-таки иногда сходить вечерком на оперетку! На Кальмана там или Легара, или Штрауса. У них и с мелодией все в порядке, и арии красивые, и ритмы зажигательные – у Кальмана еще и с венгерским шиком, и с юмором тоже дела неплохо обстоят. В классической оперетте живет неуемная витальная сила, она настроение стопроцентно поднимает. А это в наших непростых климатических условиях, особенно сейчас, когда вокруг все сыро и промозгло, – ценнейшее качество. Так думала я, отправляясь на премьеру в Театр музкомедии: давали «Летучую мышь» в постановке венгра Миклоша Габора Кереньи. Кереньи – художественный руководитель знаменитого Будапештского театра оперетты – в Питере ставит уже третий спектакль. В основном переносит свои же работы из Будапешта на питерскую почву. А так как почва у нас сырая, болотистая, то и роскошные цветы, и пышное оперенье оперетты – типичного жанра австро-венгерской культуры XIX века, – перенесенные на питерскую сцену, вянут и скукоживаются. И вместо праздника получается монотония будней. Вместо искреннего веселья – наигранное оживление труппы и натужное бодрячество солистов. Уж не знаю, как там было в Будапеште, но на сцене Музкомедии в вечер премьеры царила темень. То ли художник по свету Ласло Надь перемудрил, то ли оборудование подкачало, а только сцена постоянно была погружена в полумрак. Еще и дым исправно нагнетали из-за кулис с непонятными намерениями. Потому что для перемещения персонажей и мизансценических перегруппировок стыдливой дымовой завесы вовсе не требовалось. Сцена была заставлена разнообразными конструкциями, ступеньками, подиумами. Центральным элементом сценографии (художник – Кел Чёрс) стала огромная бутылка шампанского в оплетке. Она возвышалась наподобие башни, если только бутыль не опрокидывали набок в процессе активного освоения массовкой предметной среды спектакля. Еще на увертюре на авансцене появилось два немых, но весьма знаковых персонажа. В хрупкой фигурке золотого скрипача все узнали Иоганна Штрауса в том самом обличье, в котором он навечно застыл под аркой в городском саду Вены. Субтильный старичок с седой бородкой в котелке и с тростью при ближайшем рассмотрении оказался Зигмундом Фрейдом – у него на нагрудном кармашке сюртука было вышито имя Freud. Так, в сопряжении между королем вальса и отцом психоанализа, предаваясь наслаждениям плоти, наливаясь шампанским и покачиваясь на плавных волнах венских мелодий, герои оперетты Штрауса в спектакле отделялись от оболочки ходульных характеров и типизировались, превращаясь в ходячие символы эпохи. Вообще говоря, оперетта рисует совершенно безоблачную, бесконфликтную картину жизни: для нее нужны яркие краски и яркий свет. И все это есть в музыке Штрауса. К чести оркестра, заметим, радость жизни, резвость и эдакое гарцующее легкое, полное воздуха звучание в их игре присутствовали: за пультом стоял приглашенный австрийский дирижер Питер Гут. А он на оперетте, что называется, собаку съел. Явно знает, как добиться правильной артикуляции и опереточного драйва от довольно средненького оркестра. На первом премьерном спектакле главную партию Розалинды пела прима театра Карина Чепурнова. Внешними данными ее бог не обидел. Но вот насчет подлинного артистизма и качественного вокала – тут были проблемы. Отличительное свойство Чепурновой – неистребимая жеманность, порождающая крайне неестественную манеру держаться. Актриса переигрывает, чересчур нарочита, напряжена, напыщенна: слишком пронзительно взвизгивает, слишком широко таращит глаза как бы в изумлении, словом, чрезмерно старается и тем окарикатуривает образ. Ее сценический супруг Генрих Айзенштайн – Александр Трофимов – выглядел куда органичней да и импозантней, пожалуй, хотя аристократизма в его облике недоставало. Голос у него оказался приятный – звучный и свободный баритон. Главный интриган Фальке – ведущий артист труппы Александр Байрон – выглядел на сей раз довольно блекло. По сюжету Фальке и есть та самая летучая мышь – прошу не путать с героиней Максимовой из одноименного фильма. Оригинальный сюжет основан на том, что коварный Фальке решил отомстить другу за злую шутку. За три года до описываемых событий Генрих напоил Фальке на костюмированном балу. Потом отвез обеспамятевшего приятеля на окраину Вены и «забыл» там на скамейке в парке. Наутро Фальке пришлось тащиться через весь город в оперении летучей мыши и испить до дна чашу позора. Фальке в отместку решил разыграть банкира, включив в интригу и его жену Розалинду, и ее любовника Альфреда, и горничную Адель. В либретто Штрауса, если разобраться, нет положительных героев. Розалинда вовсе не безвинна, ее муж совсем не джентльмен, а институт буржуазного брака трещит по всем швам. Генрих развлекается тем, что соблазняет звоном золотых часиков легковерных дам полусвета. А служанка Адель (Валентина Михайлова) готова на все, лишь бы вырваться из сословного рабства и, поднявшись на новый социальный уровень, стать актрисой. В чем ей активно помогает сестра Ида (Ольга Лозовая). Моральные устои пали, все стремятся к флирту и адюльтеру, светские дамы готовы дарить благосклонность любому, граф Орловский (Иван Корытов) оказывается трансвеститом. Действие развивается на фоне суматошливого карнавала. Бал оказывается главным игровым пространством, доминантным событием. Так, в атмосфере пьяного угара старушка Европа, ничуть не грустя, расстается со своим беспечным и беспечальным прошлым, не ведая, что грядет ХХ век с его войнами, революциями и вселенскими катастрофами. В этом пункте спектакль Кереньи по замыслу нежданно-негаданно рифмуется с главной идеей спектакля Василия Бархатова, поставленного в Большом театре. У Бархатова насквозь огламуренное общество веселится до упаду так, будто завтра наступит конец света и это их последний день на земле. Отчетливо проступает мысль: «После нас хоть потоп». В этом смысле обе трактовки «Летучей мыши» сигнализируют о чем-то важном. Например, о том, что общество, в котором обрушены поведенческие нормы и барьеры, общество, оказавшееся за пределами морально-этического поля, обречено на скорую и неизбежную гибель. Потому что без этих фундаментальных опор оно быстро теряет стабильность и устойчивость, превращаясь в колосса на глиняных ногах.