Чтобы попасть на новый спектакль Театра ненормативной пластики, который на время приютили в историческом здании Александринки, нужно взобраться на самый верх, под крышу. Там, в небольшом пространстве, публика оказывается в необычной сводчатой комнате с приглушенным светом. Зрительские места разделены на две части, между ними — устланная мягким ковром сцена, ограниченная с одной стороны прозрачным кубом-клетью, здесь уже находится заключенный, а с другой — подобием трибуны, на фоне которой в арке за стеклом медленно курсируют обнаженные женские фигуры. Симультанное движение со обеих сторон не останавливается вплоть до начала действия, погружая нас в мир эротики и насилия. Ими будет пропитано судебное разбирательство по делу скандального художника Эгона Шиле, которое нам предстоит увидеть.

После суда над Гамлетом, совершенного публикой на фестивале «Точка доступа», спектакли-суды стали частым гостем в стенах старинного театра. Не так давно Кирилл Люкевич ставил здесь суд над Раскольниковым. Теперь еще один активист петербургской независимой сцены — режиссер Роман Каганович, проник в святая святых русской драмы, чтобы сделать свой спектакль-суд.

В итоге получилось сильное гражданское высказывание, поводом к которому стал сюжет о процессе над модернистом Шиле.

Вина и главное достижение Шиле, прожившего очень короткую жизнь, в том, что он сломал одно из самых прочных табу в искусстве — табу на субъективное изображение человеческого тела. После барокко и маньеризма с его бледными, истерзанными телами официальное европейское искусство вернулось к античным канонам в изображении голых тел. Понадобилось несколько веков, чтобы нарушить эту традицию. Шиле был одним из пионеров так называемой эстетики безобразного. Он рисовал тела такими, какими они виделись художнику. Он одним из первых утвердил право на субъективное творчество, которое в начале ХХ века отстаивали модернисты самых разных направлений.

Тело человека в новом спектакле Романа Кагановича становится главным действующим элементом, предметом искусства и его же инструментом. Это концептуальная позиция режиссера, поскольку тело становится главной уликой и предметом обвинения, предметом формы и содержания судебного процесса, преследовавшего не только покушение на свободу личности, но и на свободу творчества.

На протяжении полутора часов мы смотрим эстетически продуманный, технически и пластически выстроенный до мелких подробностей поединок между судьями и художником. Прекрасные человеческие тела отрицают любое ханжество своей красотой. Ханжество остервенелое в исполнении главного обвинителя — его эмоционально играет Сергей Азеев, недвусмысленно в брехтинской манере обозначая свое отношение к персонажу, или более либеральное, но от этого ничуть не менее жестокое в версии героя-искусствоведа, лихо сыгранного актером Александром Худяковым. Обвинители беснуются в общем-то в бессильной ярости отрицания реальности. А зрители видят всё, как есть.

Шиле в исполнении Павла Филиппова мягок, но не сломлен. Он, как вы догадались и сидел в клетке в начале спектакля. В противовес резким, рубленным движениям судебной команды в нем есть плавность движений, что-то звериное, кошачье, когда Шиле-Филиппов ползает по стенкам своей клетки, подобно кафкианскому Грегору Замзе, превращенному в жука.

Режиссер не пытается создать чеховское амбивалентное поле, где нет хороших и плохих. В его спектакле сразу понятно, кто прав, а кто — виноват, но в этом нет никакой назидательности, скорее немой крик ужаса (мунковский, конечно) перед кафкианской машиной преследования. В отличие от режиссера сам Шиле в его спектакле не слишком страдает от происходящего в суде, гораздо больнее, чем судилище его затрагивают сюжеты фобий из личной жизни, флэшбэками всплывающие во время действия спектакля. Отношения с женщинами, с сестрой, ссоры с отцом (в гротескном исполнении Андрея Шимко) и сумасшествие отца, оставившее психологическую травму и навсегда изменившее мир художника.

В этой небольшой заметке нет возможности говорить обо всех актерских работах, но нельзя не сказать, с какой самоотверженностью, азартом и верой играют актеры Романа Кагановича, не страшась ничего. Это также захватывает, добавляет драйва и увлекает внутрь смыслов и сюжета оригинальной пьесы Анастасии Букреевой.

В финале всю сцену заполняют репродукции Шиле, те самые изображения непривлекательных в своей наготе, грубо нарисованных людских тел. Имеем ли мы право говорить, что у нас есть тело? Имеем ли мы право на свободное высказывание? И есть ли реальный смысл отрицать то, что есть, свершилось и представлено нам, как факт существования? У каждого свой ответ. Кто-то предпочтет сделать вид, что ничего нет, а кто-то, как Шиле, просто не сможет не сказать правду.