Режиссер Василий Сенин, поставивший в театре Ленсовета два экстремистских спектакля — «Мера за меру» и «На всякого мудреца довольно простоты», в которых действовали резиновые куклы из секс-шопа и совковые партийцы, выпустил на этой же сцене новую постановку. На этот раз под руку ему попалась повесть Сергея Довлатова «Заповедник».

Забавную и одновременно драматическую историю о своей жизни и временной работе экскурсоводом в Пушкинских горах Довлатов написал в 1983, уже находясь в Нью-Йорке. К этому времени писателю было 42 года. «Заповедник» он посвятил своему тридцатилетию, возрасту, когда «у художника должны быть решены все проблемы. За исключением одной — как писать». У Довлатова головной боли в то время было больше — от него ушла жена, его не печатали, он потерял работу и семью, которая эмигрировала в Америку. Оттого он писал: честно и грустно, хотя и непреодолимо смешно. Режиссеру Сенину уже за тридцать. Но, похоже, проблем у него тоже достаточно. В первую очередь, сугубо профессиональных.

В «Заповеднике» Довлатова есть герой по фамилии Митрофанов. Обладатель гениальной памяти, энциклопедических знаний и вдобавок редкой болезни — абулии, то есть полным отсутствием воли. Это он настолько ленился, что не надевал кепку, а просто клал ее на голову и не мог довести ни одного начатого дела до конца, даже подчеркнуть нужное в анкете при приеме на работу. Судя по спектаклю «Заповедник» театра Ленсовета Василий Сенин обладает похожими симптомами режиссерской абулии. Его спектакль имеет многообещающий зачин: на авансцене появляется главный герой, писатель Довлатов (Артур Ваха) в крылатке. Напротив него является в прелестном легком розовом платьице и венком на голове его жена (Анна Ковальчук). Они смотрят друг на друга. И придуманный персонаж Александр Сергеевич Пушкин (Олег Федоров) подносит им ящик с пистолетами. Семейная жизнь этой пары — непрекращающаяся дуэль.

Но одной точно найденной метафорой образное мышление режиссера исчерпывается. И он обращается к своим «фирменным» приемам, призванным заполнить пустоту: звуковую, мизансценическую и главное смысловую. Все герои — и творческие забулдыги экскурсоводы-мужчины, и экзальтированные пушгорские дамочки — выглядят матерыми стилягами: клеши, вытянутые вороты цветастых рубах, коротенькие платьица, обнажающие кокетливые девичьи трусики. На стенах портреты Брежнева и Гагарина, стоят на постаментах бюсты Ленина и Пушкина, и то льется из динамиков чарующий голос Анны Герман, то юродствует главный фрик советской эстрады Жанна Агузарова. То вступит мощными аккордами свиридовская «Метель», то Пушкин-Федоров схватит микрофон и запоет как в караоке джодасеновский хит «A toi».

Вся эта «ретропанорама», пляски, приметы советской эпохи — все это было. И было не только в спектаклях Василия Сенина. Было и в постановках других режиссеров, которые играли в «ретро» остроумно и по делу, а не ради красного сценического словца.

Кстати, о словах. Те, что были мыслями Довлатова Сенин, писавший инсценировку к спектаклю самостоятельно, не мудрствуя лукаво, заставил актеров озвучить. Оттого спектакль, и так похожий на дурной сон, в котором мешаются люди, литературные и исторические персонажи и тонет главное — рассказ о жизни человека — у него прошлое отняли, а будущего не дали, оттого спектакль с каждой минутой все более терял очертания реальной жизни. Этой постановкой режиссер Сенин в очередной раз поставил театр в двусмысленное положение. В нем, спектакле, есть отличные актерские работы. Например, дуэт Владимира Матвеева и Виталия Куликова, играющих соответственно старого спившегося маразматика Михал Иваныча и его тощего собутыльника Толика.

Но спектакль — это единый организм. Нельзя считать полностью здоровым человеком, у которого крепкие мышцы, но вырезана почка. Так и постановка с изъятой идеей даже харизматичного и сильного актера Ваху превращает в уездного плейбоя, на которого вешаются смешные девахи. Но уж никак не в придушенного советской властью талантливого и несчастного человека. А уж финальный снегопад — этот жутчайший театральный штамп — вызывает только одно желание: поскорее оказаться дома, открыть что-нибудь из Довлатова и наслаждаться его нетронутым и неизуродованным текстом.