«Шинель» — религиозный текст, а Гоголь — глубоко и истерично верующий мракобес, но любим мы его не за это. Впрочем, с гоголевской религиозностью надо что-то делать, о ней нельзя просто умолчать, иначе выйдет очередной спектакль «про жестоких чиновников». Режиссёр Тимофей Кулябин перекроил Гоголя, как ветхое рубище. «Шинель. Dress code» в «Приюте комедианта» — прекрасная по замыслу и спорная по воплощению христианская притча, в которой поровну Николая Гоголя и Иоанна Богослова.

Чиновничий департамент спектакля «Шинель» — современен, стерилен, страшен. Специальный ад для офисных работников. Ни пылинки. Ровный холодный свет. Цвета: серый и белый. Материалы: пластик и капрон. Население: четверо одинаковых молодых людей. Они надевают резиновые перчатки, и департамент превращается в операционную, точнее, в прозекторскую: здесь препарируют бумажные трупы. Движения чиновников механистичны, а лица брезгливы: они пропускают книги через шредер и разбрасывают бумажную шелуху. Переводят бумагу. И — шпыняют Башмачкина. Больше дел у них нет.

У Гоголя Башмачкин — «низенького роста, несколько рябоват и несколько рыжеват». Актёр Роман Агеев — мощный, крепкий, полнокровный. Герой Бабеля, а не Гоголя. Большой человек, не маленький. Первую половину спектакля Башмачкин возвышается над чиновничьей суетой, как библейский патриарх. Массовка излагает гоголевский текст, смакуя его и сюсюкая, издеваясь над Гоголем-христианином («Я брат твой» — хохочет коллективный чиновник и падает ниц в мнимой истерике). Башмачкин не слышит насмешек и не видит чиновников. Он двигается как слепой, он согбен, как старец. Он общается только с небом: гоголевский Башмачкин посажен в департамент переписывать бумаги, а этот титан — конспектирует божественное откровение. Текст «Шинели» рвётся на куски, с потолка несётся громовой голос (Агеев, но в записи) — это великая поэзия Иоанна Богослова. Впрочем, записанные богословом-Башмачкиным священные тексты отправляются всё туда же, через шредер в корзину для бумаг: этому миру откровения не нужны.

Могучий отшельник Башмачкин вынужден снизойти в убогую реальность департамента. Он священнодействует с приборами для письма и кадит утюгом, пытаясь превратить нищенское рубище в подобие нормальной одежды. Но приходится идти к портному — всё тот же четырёхглавый чиновный бес, лукаво гримасничая, вручает Башмачкину типовую капроновую униформу. На пути к шинели в титане проступает человеческое. Робкая улыбка большого ребёнка, неуверенные движения человека, пробующего реальность, как пловец воду — не холодна ли. Впрочем, Башмачкину не терпится вернуться к затворничеству и священнодействию.

Но тут вступает третья сила, не чиновная и не божественная, а женская. Слуга просцениума, она же уборщица в департаменте — коренастая, знойная и полная жизни в исполнении Юлии Молчановой. Привет ледяному Петербургу от малороссийских повестей. На вечеринке по случаю обновки офисные бесы дарят Башмачкину проститутку — это, от убожества и безденежья, все та же уборщица. Её ставят на поднос и раздевают до исподнего. Дружеская инициация — она же, по христианской логике спектакля, совращение. Побаловаться с блудницей, чтобы башмачкинская фраза «я брат твой» обрела новое значение: брат по блуду.

Но Башмачкин Агеева — большой человек, не маленький. Он — сам! — снимает шинель и укутывает женское тело. Роман Агеев застывает в иконописной позе Христа у ног Марии Магдалины. Богослов-визионер эволюционирует в спасителя, отдавая людям самое дорогое — не жизнь, но шинель. Катарсис.

Вот тут бы занавес, но у Гоголя-то до финала далеко, и начинаются полчаса свистопляски. 27-летний Тимофей Кулябин, как многие молодые режиссёры, боится быть непонятым, вот и разжёвывает свой остроумный замысел в кашу, чтоб и дураку ясно было. Религиозные аллюзии становятся просто карикатурными. Чиновники, весь спектакль вьющиеся мелким бесом, внезапно превращаются в четырёх всадников Апокалипсиса. Переругиваясь на языке современных гопников, садятся на деревянных лошадок и устраивают дискотеку. Она же — конец света. Каскад неудачных финалов: дискотека, мытарства Башмачкина по ведомствам — Агеев знает, как сыграть в Башмачкине божественное, но пасует перед человеческим — наконец, загробное существование Башмачкина, когда он превращается в начальника департамента. Но о запутанном тройном финале лучше забыть, а помнить лишь хорошее: титанического маленького человека, скорчившегося у ног спасённой им блудницы.