Проходя по улице и глядя на освещенные окна, кто не захотел бы заглянуть внутрь? Увидеть, как и чем живут люди. Это простое человеческое любопытство делает зрителей спектакля по пьесе Александра Николаевича Островского «Поздняя любовь» благодарными и доверчивыми. Да и мизансцена Владимира Туманова и Александра Орлова превращает зеркало сцены именно в такое окно (заодно и в зеркало) — за ним скромная просторная комната, проходная, а из неё житейские тропы ведут в комнату хозяйки, её сына, в жилища отставного адвоката и его дочери. Этажерка, конторка, вешалка, скамья, стол в центре — интерьер «захолустья». От всего этого зазеркалья веет как будто ровной, ничем не примечательной жизнью. По сравнению с сюжетами Шекспира у Островского и в самом деле тишь, гладь, да божья благодать. Но и тут случаются бури и катастрофы местного масштаба. Они, правда, заканчиваются, как в «Поздней любви», миром и брачными парами, но волнуют и трогают не шутя.

Спектакль Молодёжного театра «Поздняя любовь» — о чести, достоинстве и правилах жизни. О нравственных заповедях, следовать которым человек должен не по наставлениям и не из-за страха, а по душевной потребности. Но кроме всех этих весьма важных тем спектакль Молодёжного — о любви: смешной, настоящей, продажной, робкой и сильной. О поздней любви. Актёры, занятые в «Поздней любви», сроднились с ролями. Временами кажется, что они брали уроки старого Малого театра в Москве. Сердобольная, хитроватая, ворчливая Фелицата Антоновна (Ирина Полянская) — характер с подсказками, с подложкой. Принарядившись к финалу, к заключительному выходу с Маргаритовым, она показывает, что о своей личной поздней любви тоже думала. Трогательный дурачок Дормедонт (Евгений Титов) удаляется со сцены под ручку с властной красавицей Лебёдкиной (Светлана Строгова) — и похоже счастья на свой лад он дождался (если, конечно, это не просто постановка поклонов). Мачо с московской окраины Николай Шаблов (Андрей Кузнецов) находится в кризисе переходного мужского возраста, и это сыграно. Рассеянный Маргаритов (Пётр Журавлёв) все еще держит марку своей профессии, своего имени. Силовые линии спектакля сходятся на Людмиле в исполнении Эмилии Спивак. В её игре общий для всего ансамбля актёрский почерк особенно четок, можно сказать, каллиграфичен. И аккуратно заплетенная косица, и мешковатое неизвестного цвета платье, и потупленный взгляд, и нелепая шляпка, стародевический бурнус нарочиты — никаких претензий, никаких обещаний. Красная ленточка на тонкой шейке — знак готовности к счастью, а когда оно ускользает, Людмила на ходу развязывает эту ленточку и бросает прочь. Актриса сама как будто жалеет эту девицу без приданого. Но тихая, жертвенная любовь не её история. Людмила ведет борьбу за счастье отчаянно, с обмороками (в старых романах говорилось в таких случаях — «упала как подкошенная»). Без назойливости, агрессии, напора, но с верой и надеждой. Грудные, низкие интонации выразительного голоса, грация в походке, как будто скованная смирением пластика — в Людмиле есть признаки врожденного благородства и женского умения терпеть, ждать. Роль сделана так, что даже следить за рисунком её увлекательно, как это бывает нечасто в нашем театре. Танец-признание, исполняемые Николаем Шабловым и Людмилой, на первый взгляд выбивается из стилистики несуетливого правдоподобия. Но только на первый взгляд. Хореография (Николай Реутов) этим танцем, летящим поверх мещанской обстановки, открывает еще одно окно — в мир великих и единственных ожиданий, ими полны оба героя. Только по-разному переживают это ожидание.

Эмилия Спивак исключает из своего исполнения всякие следы пафоса или прихорашивания. Ее Людмила даже прагматична — и будущего мужа, и приданое, доставшееся ей ценой последней, самой тяжкой, нравственной жертвы, она принимает с неким, я бы сказала, тихим восторгом. И видно, что никакой заслуги она за собой не числит. Сцена выбора между отцом и Николаем, минута передачи денег от отца к жениху, — сильные точки спектакля. Людмила не видит денег, не смотрит на них, её взгляд прикован к любимым лицам. Интересно, что в давнем телефильме, где роли Маргаритова и Людмилы играли Смоктуновский и Анна Каменкова, ударение было сделано на чрезмерной гордости, черте, как будто заимствованной у Достоевского. Не то в постановке Молодёжного. Характер, созданной Эмилией Спивак, соединяет кротость и волю. Людмила послушна, и это качество не только не принижено актрисой, но и возведено в человеческое и женское достоинство. «Все движения её скромны и медленны» — из указания автора пьесы Эмилия Спивак извлекает тьму подробностей. Так прозаическая поэзия Островского находит адепта в режиссуре Владимира Туманова и в игре актрисы.

Если зеркало сцены превращено режиссёром и художником в окно, если танец, поставленный хореографом для Николая и Людмилы — тоже окно во внутренний мир героев, то возникает вопрос о дверях. Островский в первой же ремарке описывает никак не меньше четырех дверей! А их нет в этом спектакле. Как нет и замкнутого павильона — житейское пространство открыто, его не ограничивают стены, жизнь течёт свободно переходя во все стороны света. Даже задник — более декоративная пластина, чем реальная деталь дома Шабловых. И в этом заднике есть одна загадочная подробность — не дверь, а щель, в которую входят и из которой выходят персонажи. Сценограф уровня Александра Орлова не поленился бы поставить стены и двери, если бы посчитал их необходимыми. А раз так, то в отсутствии дверей надо искать особый поэтический смысл. Возможно, он открывается в самом конце, когда Людмила и Николай застывают в узком проеме, и игрой света их фигуры, многократно и разнообразно освещенные, меняются: то это чистые силуэты, то погружённые в сияние абрисы, то трехмерные, достоверные скульптурные изображения. Спектакль заканчивается видео аккордом, фотосессией, удостоверяющей хороший конец. Герои просто смотрят друг на друга. В таком символическом долговременном узнавании или познавании есть нечто грустное. Может быть, то, что одна трогательная история, подсмотренная в окно с улицы, множится, растворяется в бесконечности подобных происшествий, теряется в дали, ускользающей от нас, как исчезает снятый на пленку пейзаж, интерьер, натюрморт, портрет. Согласитесь, что это не просто Островский, а ещё и философия жизни. В ней двери — косная мелочь.