Одиннадцать лет назад состоялась премьера «Синей бороды» Ж.Оффенбаха в постановке Юрия Александрова. Оффенбахиада обозначила новую, шварцкоповскую, эпоху в жизни Театра музыкальной комедии. Критики с удивлением обнаружили: театр жив и способен на многое. Традиционная публика оперетты восприняла спектакль с прохладцей. Это было не то, к чему она привыкла. «Борода» была оригинальна. Её не просто «заглотить», если под опереттой подразумевать приятное развлечение. В результате спектакль пришлось снять с репертуара и продать права на постановку в Польшу, где экстравагантности Александрова принимают с удовольствием. Там любят иронию, гротеск.

В октябре 2016 года показан «Орфей в аду» того же Оффенбаха в постановке того же Александрова. Это явный вызов публике (мол, привыкайте), хотя и в более комфортном варианте. Александров печальный опыт с «Бородой» учел. Ни у себя, в театре Санкт-Петербург опера, ни в Театре музкомедии («Продавец птиц») он подобных опытов не повторял. В нынешней премьере нет никаких параллельных действий, разрушения Большого театра и т.д. Представление относительно традиционно.

В то же время Оффенбах (даже без Александрова) предлагает иной тип жанра, чем в неовенской оперетте. Никого не интересует, что Оффенбах первичен — недаром 21 октября 1858 года называют днем рождения оперетты. В нашей стране основателя жанра заслонили Кальман, частично Штраус и Легар. Впрочем, и в других театрах великого Оффенбаха ставят не часто: в Париже, Лионе, Цюрихе. Остальные музыкальные центры мира, как и у нас, регулярно возобновляют «Летучую мышь» и «Веселую вдову». Кальман — это, в принципе, «наше всё».

Чем влечёт Кальман? Помимо мелодий красивой любовью. Поначалу несчастливой, а к финалу счастливой. После свадьбы, разумеется, ничего не происходит. В оперетте не разводятся и не умирают. Режиссеры и либреттисты беспокоятся о текстовых перекличках с современностью — публике никакие переклички не нужны. Нужен фрак, вечернее платье и роскошный салон в стиле бидермайер. Дайте нам отдохнуть от Трампа, повышения цен на транспорт и отопления.

Александров из вредности не даёт отдохнуть. Более того, отнимает любовь, которая наличествует даже в модерновых мюзиклах. Кстати, в популярном «Бале вампиров» ее тоже нет, но на «Бал» стремится иной зритель, чем на «Сильву». Прекрасный семьянин, проживший с одной женой в кругу детишек, Оффенбах никогда по поводу любви не сентиментальничал, хотя музыковеды любят порассуждать о его подспудном лиризме. На уровне ситуаций это не сказывается. Единственное из знаменитых его созданий, «Перикола», — с любовью, но не романтичной. Героиня пытается сбежать от любимого за чечевичной похлёбкой. И только почувствовав, что с королем-старичком совсем скучно, признается Пикильо (в оскорбительной форме), что он все-таки лучше. Перед этим она поет: «И красотой ты не пленяешь, не блещешь силой и умом… Твой талант — и тут сомненье. Его, быть может, нет совсем. Ничем, что служит увлеченью, ты не сверкаешь…». После такого признания надо бы указать на дверь. Правда, в тюрьме это не так просто сделать. А уж «Герцогиня Герольштейнская» и вовсе меняет фаворитов каждые 15 минут. Нежнейшее «Скажи ему», обращенное к глупому Фрицу, просто минута слабости. Впрочем, и «Перикола» почему-то на наших сценах не идёт. Остальные шедевры принципиально безлюбовны. Мне возразят: «Летучая мышь» Штрауса тоже безлюбовна, но ее прощают за бурную праздничность. Не считать же любовью интрижку Розалинды с Альфредом.

Мне скажут: Оффенбах не такой уж редкий гость на Итальянской. Да, в Театре Музкомедии шли с успехом «Герцогиня Герольштейнская» (с очаровательной Зоей Виноградовой. 1963) и позже «Месье Шуфлери» (реж. К.Стрежнев. 1983). Плюс воробьевская «Прекрасная Елена» и пара-тройка «Парижских жизней». Но всё это ближе к водевилю, без сатиры и достаточно далеко от Оффенбаха. О последней «Парижской жизни» (2009) не хочется вспоминать — это ошметки Оффенбаха в венгерском изводе (реж. А.Береш).

Однако вернемся к «Орфею в аду» и его безлюбовности. Эвридика, правда, увлечена псевдопастухом Аристом, а на самом деле, богом преисподней Плутоном. Певец любви Орфей думает в основном о СМИшном пиаре, а между делом крутит интригу с пастушкой Хлоей — она на сцене не появляется. В аду Эвридика сближается с Юпитером, и то в облике мухи. Да и вся их «любовная» сцена совершенно неприлична, хотя упоительно смешна.

Когда-то был снят французский фильм «У каждого свой ад». В первой большой оперетте Оффенбаха действие начинается с «ада» семейной жизни Эвридики и Орфея — они с удовольствием и взаимной ненавистью расстаются. Орфей рад, что жена умерла. Эвридика рада новым приключениям. Во втором действии сонм античных богов воспринимает Олимп с блаженством в облаках, круглосуточным поглощением амброзии и нектара как своего рода ад. Пресыщенные боги радостно спускаются в «натуральный ад», который ассоциируется для них с анархической свободой и вседозволенностью.

Что-то должно заменять любовную интригу. У Оффенбаха это сатира. Разумеется, не мрачная сатира Свифта или Щедрина, но лёгко-фривольная сатира эстрадного обозрения, пародийно-капустничная. Первые зрители 1858 года этой сатиры не поняли. Понадобились невпопадные обличения критика Жюля Жанена, чтобы публика, привлеченная запахом скандала, повалила в зал. В России Оффенбаха и его соавтора клеймили при жизни специалист по сатире М.Е.Салтыков-Щедрин и Н.К.Михайловский. Сегодня остроты Гектора Кремье позапрошлого века, конечно, не актуальны. Более того, шутки классиков-либреттистов Н.Эрдмана-В.Масса 1931 года устарели. Это вам не аполитичная «Летучая мышь». Нужен новый русский текст, насыщенный современными реалиями, что всегда рискованно.

Сочинить русский текст доверили Олегу Солоду. Он и сценарист, и химик, и автор телепрограмм, и спортивный комментатор. Служит в Военно-медицинской академии. Словом, человек информированный чуть ли не во всех сферах нашей бурно-вялотекущей действительности. Уже делал либретто для «Голливудской дивы» в Театре музкомедии, сценическую редакцию «Женихов» И.Дунаевского. У него большой опыт в написании насмешливого репризного текста. Зачастую его остроты хороши. Однако в театр оперетты ходит другая публика, чем на концерты Михаила Задорнова. Во-вторых, Задорнов, зная свою аудиторию, пошутит и даст после остроты сообразить, что именно смешно, и время отсмеяться. Когда репризы, каламбуры идут одна за другой, зритель не успевает сориентироваться. Особенно это ощутимо в предфинальном рассказе богов. Венера, Меркурий и компания объясняют по требованию Юпитера, в какие страны и учреждения они отправятся в свой дополнительный оплачиваемый отпуск на 28 рабочих дней. Здесь уже мелькают имена ректора Запесоцкого, скульптора Церетели, шуточки по поводу свобод Амстердама, гендерных пристрастий Парижа и т.д.

Мы, конечно, слабо представляем себе «оперетточность» атмосферы эпохи Второй империи Франции, но, похоже, наша современная вакханалия в политике, экономике, управлении, искусстве еще и покруче. Понятно, Оффенбах и в оригинале не стремился к «ниспровержению устоев». Гротескно показывая бессмысленность жизни, Оффенбах-Гремье-Галеви, по выражению оффенбаховеда З.Кракауэра, переходит от сатиры к «восхвалению радости, как таковой. Приветствуется необузданная жизнь и наслаждение ею в дурмане». Этим и привлекает Оффенбах. В неовенской оперетте при всей радужности ее финалов нет безумия «пира во время чумы».

И всё же, прежде чем почувствовать атмосферу пьянящего веселья, от зала требуется знание газетных скандалов, склонность к постоянному смотрению телепрограмм на разных каналах. Надо быть в курсе. Нас призывают радоваться, несмотря на все творящиеся вокруг безобразия. А типовой зритель Музкомедии не готов считывать эту гедонистически-мизантропическую философию. Те, кто готов, как правило, не ходят в Музкомедию. «А.Белый. Петербург», «Орфей в аду» пытаются, каждый по-своему переломить ситуацию в зрительном зале, но для этого нужно много времени, сил… и денег. С «Белым» всё-таки получается. Пошла подготовленная публика, которая понимает: в Театре Музкомедии могут идти очень разные спектакли, в том числе и с глубоким содержанием, философией. Я уже не говорю о профессиональной высокой оценке. Спектакль номинирован по 6-7 номинациям на «Золотую маску» и получил «Золотой софит» по трём.

Если посмотреть непредвзято, Оффенбах затевает отнюдь не веселый разговор о свободе. Разумеется, завуалированный. По сути, Эвридика в поисках свободы (от постылого брака, общественного принуждения) дважды выбирает смерть. В первом случае, бессознательно, во втором, уже осознанно. В финале Екатерина Попова так заразительно счастлива в своей вакхической арии!

Перечитывая книгу Кракауэра «Оффенбах и Париж его времени» (М., 2000 — сама по себе монография написана в 1937 г.)), с удивлением обнаруживаешь, что Джон Стикс (в русском варианте: Ванька Стикс), слуга в царстве Плутона — «необходимый противовес тому распутному миру, в какой он вторгся». Его меланхолические куплеты «Когда я был Аркадским принцем» — воспоминание о прошлом, о том, как он был свободным и гордым и знал любовь, которая не была дурманом«. Конечно, Иван Корытов в Музкомедии на такие глубины не замахивается. Он изображает опустившегося пьянчужку с нечесаными вихрами, который в дикости своей бросается на Эвридику, не подозревая в ней человеческое начало.

Но оставим сложные подтексты, впрочем, составляющие специфику Оффенбаха. В нынешнем «Орфее» есть также моменты «для людей».

Александров идёт навстречу «кальманистам», делая вместе со своим соратником, художником Вячеславом Окуневым, «красивый» спектакль. Постановка яркая, «отпускная». Если в «Синей бороде» параллельно развивались пласт историко-театральный (по Оффенбаху) с пышными костюмами, современный с реалиями стройки и закулисный, то в «Орфее» сквозь условную театральность балетного плана прорастает современность. Текст не даёт забыть о Петербурге. Пейзажи древней Греции смахивают на пейзажи Южного берега Крыма с соответствующими шуточками. Греция и ЮБК Крыма, действительно, похожи. Кипарисы, ярко-голубое небо и т.д. Сравним: в лионской постановке «Орфея» (реж. Л.Пели. 1997) голые кирпичные стены и облака-подушки. У нас — колонны, ампирный ресторан в аду, тюники, железные доспехи. Атмосфера на Олимпе спа-отеля синтезируется с больницей (капельница, каталка), эротические способы оживления умирающих. Если уж герои «Летучего голландца» (в Михайловском театре) живут на курорте, то оффенбаховским богам это сам бог велел. Кстати, в старой постановке Макса Рейнгарда 3-й акт тоже происходил как бы на курорте.

Национально-языковая «качательность» сегодня привычна в комедийных постановках. «Орфей» не исключение. Крым неминуемо вызывает ассоциации с Украиной. Плутон щелкает Эвридику по голове в 1-м действии, и она (Екатерина Попова. Валентина Михайлова) тут же переходит на украинску мову. В аду гостей-богов встречают украинские дивчины с хлебом-солью в национальных нарядах, хотя и в коротких юбочках. Орфей (Олег Корж) в беретике и белом кашне напоминает былую парижскую богему с Монмартра. Все же один из лучших эпизодов нового «Орфея» — сцена грузинского чабана в бурке Ариста-Плутона (Алейникова) с кордебалетом-овечками. Пастух явно напоминает покойного Зельдина из фильма «Свинарка и пастух».

Кстати, обновлённый балет театра очарователен. Единственно, что можно попенять хореографу Владимиру Романовскому: в знаменитом «адском галопе»-канкане слишком много мужского танца. А канкан — танец женский.

В оперетте, где действие (в оригинале) начинает дама по кличке Общественное мнение, сближение мифологического и буднично современного вполне закономерно. Общественное мнение (Марина Уланова, Ольга Лозовая) с рекламными щитами на спине и на груди явно из перехода под Невским, и мы не удивляемся, когда менты уволакивают ее под белы ручки со сцены. У большинства богов костюмы балетно-условные, но у Плутона, наиболее приближенного к уголовно-олигарховским делам, костюм эффектно современный (разумеется, от кутюр).

Плутон (Антон Олейников), в принципе, самый органичный, психологически убедительный персонаж спектакля. Точное попадание. Адский Плутон может практически все: организовать любую аферу, провести богатый корпоратив с «Терем-квартетом» (пародийные фигуры в ушанках), достать дефицит. Юпитер (Валерий Матвеев, Александр Байрон) всемогущ только номинально—Плутон реально. Юпитер его не любит, но прислушивается к его информации. Недаром он с сочувствием слушает предложение Плутона об объявление тендера на мост между Олимпом и землей. Мост строить необязательно, но заявить тендер выгодно.

Я избегу искушения пересказывать солодовские и александровские гэги. Перед Вами не привычная рецензия, поэтому, простите, дорогие актёры, не буду раздавать всем сестрам по серьгам. Исполнителей семнадцать. И каждый заслуживает хотя бы абзаца. Меня сегодня интересует особенность и будущее постановки. Да, я вижу длинноты первого акта или монолога Ваньки Стикса (это можно поправить), избыточную «гривуазность», впрочем, свойственную Оффенбаху. Вспомним рассказ Станиславского, как опереточная дива Анна Жюдик с невиннейшим видом пела куплеты про щекотку (оперетта Оффенбаха «Мадам Аршидюк»), от которых мужчины лезли под кресла со стыда. Но при всех огрехах режиссуры или актёрской игры есть моменты, которые искупают недостатки.

Оффенбах — это болезнь. Кто полюбил его мелодии и ритмы, тому трудно его забыть. Признаюсь, я болен Оффенбахом. Любое дурное настроение смягчается благодаря Оффенбаху. И я благодарен, что финал первого действия не отпускает, делает бодрым. Его напеваешь ещё долго (несколько дней) после закрытия занавеса. Также мушиный дуэт, контраст менуэта и адского галопа поднимают настроение. И остроты либретто с ухмылкой перебираешь после спектакля, несмотря на их избыточность. Мы — очень мрачные люди. Петербург — депрессивный город. Во всем современном репертуаре едва ли найдется более пяти спектаклей, которые взбадривают и заставляют улыбаться. Поэтому хочу, чтобы «Орфей в аду» жил долго и становился все лучше.