Актуальность постановки Андрея Прикотенко «Серотонин», появившейся в текущем сезоне в афише театра «Приют комедианта», с каждым днем только возрастает. И все потому, что поднятые в одноименном французском романе проблемы ныне захлестывают мир.

«Серотонин» — это не просто название седьмого по счету романа гонкуровского лауреата Мишеля Уэльбека. Это и наименование одного из важнейших для организма человека нейромедиаторов, т.е. вещества, участвующего в передаче нервного импульса. Подробно рассказывать о локации, в которой работает серотонин, непосвященным в устройство нервной системы людям бесполезно (они только нервничать начнут). А вот сказать, что именно в ней рождаются наше хорошее настроение и ощущение удовольствия, просто необходимо. Если упомянутого медиатора вырабатывается недостаточно, — беда. «Гормон счастья» — название для серотонина, конечно, пафосное, но если за счастье принимать удовлетворенность жизнью и уверенность в себе… Вот и выходит, что откровенный разговор в романе Уэльбека и спектакле Прикотенко крутится вокруг главной проблемы человечества: «Что нужно для счастья?». Ответ известен давно: только не бездействие.

В многонаселенной постановке, художником которой является Ольга Шаишмелашвили, задействованы всего трое актеров. Главный герой Флоран-Клод Лабруст, несмотря на французское гражданство, в исполнении Ивана Волкова становится невероятно узнаваемым персонажем — из разряда онегиных. Вальяжен, образован, не глуп, явно состоятелен, остроумен и самоироничен, начитан, склонен к аналитике и объективному восприятию мира, но ведет довольно однообразное существование, не стремится к ответственности, пресыщен жизнью, скучает. Последнее состояние становится перманентным и переходит в затяжную депрессию: любовь, работа, само существование не приносят герою радости. Безрадостного Лабруста, недовольного еще и наступающей на Европу глобализацией, все время тянет в прошлое, кажущееся прекрасным. В попытках вернуть эмоции и людей из былого он ищет хотя бы намека на ушедшее счастье (а может быть, время?). Но врачи пичкают его антидепрессантами, регулирующими уровень серотонина, и Лабруст окончательно теряет оставшиеся эмоции, приобретает новые проблему со здоровьем, но со стороны выглядит все таким же рассудительным и… абсолютно бездеятельным говоруном. С учетом набеленного лица артиста и гофрированного воротника времен Шекспира на его шее перед зрителями — живой труп, да и только.

В отличие от Волкова артистам Софии Никифоровой и Олегу Рязанцеву достаются в постановке по несколько ролей. Никифорова являет зрителям сразу шесть ярких эпизодических женских персонажей — от возлюбленных героя до проходных лиц женского пола. Три действующих лица в спектакле приходятся и на долю Рязанцева, удивительная актерская природа которого совмещает в себе комическое и трагическое начала. При этом образ Доктора Рязанцев выводит почти индифферентно, порой вставляя лишь одну-другую ироничную ноту. Этот «прекрасный врач» тоже изношен эмоционально и абсолютно равнодушен к ищущему у него помощи Лабрусту. Впрочем так же равнодушен к нему его собственный психиатр, врач врача, назначающий коллеге такие же препараты, регулирующие уровень серотонина.

Аналогичная беда «доедает» и неврастеника Эмерика, приятеля Лабруста не только по студенчеству, но и по несчастью. Но его роль Рязанцев так проживает на сцене, что все то, что еще минуту назад казалось в нем зрителям невероятно смешным, может обернуться ужасающим. Острое понимание того, что находящиеся в диалоге на сцене люди не собираются как прогибаться под изменчивый мир, так и менять его волевым решением, стоит дорогого. В большой степени острота этого понимания достигается приемом, характерным для Прикотенко. «Серотонин» — спектакль интонационный, глубокий и при внешней ироничности — страшный. Еще в своих ранних работах (вспомните хотя бы «Слугу двух господ») режиссер придавал большое значение интонациям героев, являющимся, по сути, индикатором внутреннего состояния героев, их настроя. Пожалуй, трудно назвать еще одного петербургского постановщика, столь ювелирно расставляющего интонационные акценты, определяющие главное в характерах персонажей и подчеркивающие основные мысли постановок.

Спектакль страшен не только безвольным и бесчувственным спокойствием цинично-ироничного Лабруста-Волкова, ищущего постоянно способа вернуть острое ощущение жизни, но и уровнем обобщения проблемы. Потому что проблема героя — это не частная проблема пациента, загнанного в порочный круг. Проблема героя — это проблема Старого и Нового Света, изведавших благодаря принадлежности к обществу потребления все мыслимые и немыслимые удовольствия, разучившихся радоваться простым и естественным вещам, искусственно (и медикаментозно) подстегивающих свои ощущения. Как результат — потеря людьми смыслов, сути, функций.

В финале спектакля постоянно присутствовавший на сцене и успешно функционировавший рояль — условный символ гармонии — растаскивается на куски: гармония разрушена. И продолжает разрушаться руками тех, кто изо всех сил отказывается признавать, что виной глобального дисбаланса и одновременно главным пострадавшим является человек, отказывающийся менять этот мир. Такой человек как Лабруст, как Эмерик, как мы с вами…