Александр Вампилов — один из самых значимых драматургов для питерского режиссера Григория Козлова. Спектаклем «Старший сын» открылась «Мастерская» под руководством Козлова, с младшей актерской группой он два года назад выпустил «Прошлым летом в Чулимске». А постановкой по «Утиной охоте» театр вошел в свой десятый, юбилейный, сезон. 26 февраля она будет представлена во внеконкурсной программе «Маска Плюс» фестиваля «Золотая Маска».

Козлов-педагог обладает счастливой прозорливостью — в юнцах-первокурсниках он способен увидеть актерскую перспективу. Например, в студенческие годы Максима Студеновского никто, кроме его мастера, не мог даже предположить, что однажды артист сыграет Тартюфа. Вот и в юном Евгении Шумейко, дебютировавшем в роли Васечки в «Старшем сыне», Григорий Козлов давным-давно разглядел будущего Зилова. И уверенно привел его к этой роли спустя почти десятилетие.

«Старший сын» стал знаковым спектаклем для нового театра, его фундаментом. Собственно, Сарафанов (неподражаемая работа Алексея Ведерникова) — это сам Григорий Михайлович Козлов, отец-основатель питерской «Мастерской», готовый принять к себе всех одной с ним «группы крови». В «Мастерской» работают выпускники пяти курсов Козлова, несмотря на скромные габариты театра (в большом зале всего 257 мест), здесь одна из самых больших трупп Санкт-Петербурга. Руководителям репертуарных театров такое понять трудно — труппа же не резиновая. Но как отринуть тех, кого однажды принял под свое крыло? Хочется перефразировать героя Сент-Экзюпери — мы в ответе за тех, кого полюбили и воспитали. «Старший сын» у Козлова отчасти — посвящение родителям: в начале спектакля актеры рассказывают о своих мамах и папах, а потом естественно перевоплощаются в них, людей того поколения. И одновременно проживают на сцене жизнь собственной творческой семьи, немного странной, но счастливой. Как счастлив любой театр, рожденный в любви.

Любовь, ее поиск и борьба за нее, остается ключевой темой и в спектакле «Прошлым летом в Чулимске», но здесь уже она не светла и не радостна. Юная Валентина (ее исполняют Кристина Куца и Сайма Висти) кажется отражением сразу нескольких чеховских героинь. Раневской, никак не желающей примириться с уничтожением своего маленького «вишневого сада» и упорно восстанавливающей ограду вокруг палисадника, а в финале — Нины Заречной: «случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил». Только человек этот в ее судьбе не один. Валентина с ее чистотой лишняя среди своего окружения — почти всем что-то от нее нужно, но сама она как личность никого не интересует. Ее напарница Хороших (которую Анастасия Стебнева и Дарья Соловьева играют как женщину, некогда пережившую насилие и зачавшую сына Пашку не по любви) смогла перешагнуть через прошлое и жить дальше, хоть и не вполне счастливо. Для Валентины с ее поруганными идеалами дальнейшая жизнь невозможна.

Зилов у Козлова — также человек, ищущий любви. Любовь для Зилова — вечная неуспокоенность, его трагедия в том, что он сам не знает, чего хочет. Как бы хорошо ему ни было с женой Галей, спокойствие угнетает и заставляет вновь и вновь бежать из дома. Он не из тех, кто ценит домашний уют, его будоражит лишь потребность добиваться все новых и новых женщин — и то ненадолго. Возникает соблазн отождествить Зилова в исполнении Евгения Шумейко с его же юным Васечкой. Представить Васечку Зиловым, сбежавшим, наконец, из семьи, но так и не нашедшим своего места в жизни. Васечкой, еще в школьные годы осмеянным любимой женщиной и потерявшим веру во всех женщин сразу — и с тех пор неверным и небрежным по отношению к ним. Но соблазн длится ровно секунду, стоит только услышать, как едко этот Зилов отвечает на вопрос Саяпина, пенсионер ли его отец: «Персональный». Один интонационный акцент, и обманчивое впечатление развеивается: нет, не мог у такого сердечного человека, как Сарафанов, вырасти столь равнодушно отвергающий его сын. А у персонального пенсионера Советского Союза — мог (кто в конце шестидесятых прошлого века, когда была написана пьеса, получал такой статус?). В одной короткой реплике — биография. И проекция судьбы: сразу возникает понимание, что неглупый молодой человек, образованный, просто не способен выжить в такой семье. И сбегает — лишь бы подальше от родителей. Но от себя не сбежишь. Алкоголь и женщины — не панацея. Как тут не вспомнить строки из стихотворения Бродского той же поры «Конец прекрасной эпохи»:

«В пустом,

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,

к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,

видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.

И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,

но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут —

тут конец перспективы.

«Утиную охоту» предваряет показ на видео кадров с изображением Высоцкого, Бродского, Вампилова, Галича, Тарковского, Володина, Даля, Шпаликова, Шукшина, Юрия Гагарина… Здесь же — изображение актера Алексея Девотченко, с которым Григорий Козлов выпускал ранние свои спектакли. Видеоряд сопровождается песней Высоцкого «Я никогда не верил в миражи…». Между пьесой Вампилова и песней — десятилетие. Между главным героем пьесы и Девотченко — никакой дистанции: что было бы сегодня с Девотченко, если бы он с его бескомпромиссностью дожил до наших дней? Не убили бы — так посадили. Нет, Зилов в спектакле Козлова не тождественен этим героям, не равен им по глубине и характеру — он лишь современник той эпохи. Впрочем, он мог бы жить и в нынешней, не случайно персонаж выглядит вполне современно: джинсы, кеды, толстовка — портрет типичного горожанина. В те годы такой, как он, по Высоцкому, «не отличался от невежд, а если отличался — очень мало, — занозы не оставил Будапешт, а Прага сердце мне не разорвала». Он циничен, неразборчив в отношениях с женщинами, подчас хамски груб. Но с его страстью к охоте не подстрелил ни одной утки: не потому, что неудачлив — просто совершенно не способен убить живое существо. В спектакле Григория Козлова это звучит отчетливо.

Охота для Зилова — прежде всего, мир поэтический, совершенно не похожий на рутинную повседневность, единственное место, где он по-настоящему ощущает вкус к жизни, символ желанной свободы. Но его ускользающий рай быстротечен, и ожидание встречи с ним все мучительнее. Сценография Николая Слободяника в «Утиной охоте» — раздвижные двери по центру сцены, с мутными стеклами, за которыми на протяжении спектакля почти беспрерывными потоками струится дождь, перемежаемый яркими вспышками воспоминаний Зилова. И в то же время она напоминает зарешеченную стену. Зилов и ему подобные — «тоже дети страшных лет России, безвременье вливало водку в нас» (снова Высоцкий). Безвременье и сегодня вливает водку во всех, кто не находит себе места в российских реалиях с погруженностью населения в сонный быт и житейские заботы, с полным нежеланием замечать кошмар и беззаконие, что творятся вокруг.

К репетициям одной из недавних своих постановок, «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова, где показана удушающая атмосфера советского времени, с несвободой художника и его зависимостью от оценок людей бесталанных и подлых, Григорий Козлов приступил задолго до «театрального дела Седьмой студии». Его «Утиная охота» вышла накануне летних московских акций протеста и абсурдных приговоров по ним, а также по так называемому делу «Сети». Художественный вымысел вновь предваряет исторические события. И все новым и новым зиловым, неудовлетворенным происходящим — не важно, условно хорошим или плохим, просто нежелающим жить под диктовку других, — только и остается, опять же, говоря словами Бродского, «то ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом, то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом». Но дождь все не кончается, и сбежать на охоту в этот раз, похоже, не получится.

Григорий Козлов, сам человек жизнелюбивый, на судьбы своих героев смотрит зачастую мрачно. В спектаклях по Вампилову он не поэтизирует прошлое, не идеализирует персонажей — напротив, обнажает их характеры по максимуму. В его «Утиной охоте» вообще нет ни одного положительного лица, здесь каждый занят только собой. Но людям приземленным, чей предел мечтаний — «дом полная чаша», обрести душевный комфорт гораздо проще. Такие могут легко и спокойно жить, где угодно — хоть в захолустном Чулимске, как хозяйственный Помигалов, хоть в Иркутске, как Саяпин. Проработать до пенсии в сонном бюро технической информации, разукрашивая неспешную жизнь тайной выпивкой и походами на футбол — была бы квартира и налаженный быт. Зилова, дожившего до пенсии, в такой обстановке представить невозможно. Он не герой, не страдалец, не бунтарь — просто лишний. А значит, обречен — щелчок закрывшихся за ним дверей в финале звучит у Козлова как выстрел. Не трагедия — закономерность.

Неудивительно, что на пороге десятилетия своего театра Козлов выпустил именно «Утиную охоту». Повзрослели «основоположники», беззаботная юность уходит все дальше. Да и сам мастер накануне солидного юбилея — 65-летия. Этот спектакль — прощание с прошлыми иллюзиями и надеждами. Но жизнь продолжается, театр для многих остается и трибуной, и пространством для «внутренней эмиграции». Думаю, одной из следующих работ режиссера непременно будет «Театральный роман» Булгакова. Не берусь предсказывать, но, мне кажется, одной из важнейших линий в нем наверняка будет признание Григория Козлова в бесконечной любви к театру.