Не позавидуешь худруку Комедии Татьяне Казаковой, положение ее хуже губернаторского.

Осенью вице-губернатор Кичеджи велел комитету по культуре создать комиссию для рассмотрения творческого состояния этого театра. В такой ситуации, конечно, либо выпускать триумфальную премьеру, либо никакой. Но г-жа Казакова, должно быть, верноподданнически решила: начальство не ошибается. Раз оно взволновалось насчет подведомственного учреждения — подчиненным следует доказать, что не напрасно.

Доказано — провал удался на славу. Спектакль предусмотрительно шел без антракта, однако это лукавство не остановило зрителя — где-то через час он повалил из зала прямо посреди действия. И ведь не скажешь, что здесь тот случай, когда публика — дура и не поняла сложного искусства.

Оно не сложное, да и не искусство. Принятая к постановке пьеса проживающей в г. Когалыме Елены Ерпылёвой «Черепаший бунт» не дает решительно никакого ответа на вопрос, с каких щей потребовалось давать ей сценическую жизнь на подмостках Петербургского академического театра комедии им. Н. П. Акимова. Молодой электрик Степа, страдая по убитому в армии другу детства Саше, вообразил, будто душа покойного вселилась в черепаху Матильду.

Степина жена Зина из ревности черепаху сбывает в зоомагазин, следуют многочисленные попытки Степы вернуть возлюбленную рептилию, они перемежаются походами к некоему менту Леше, будто бы повинному в смерти Саши, а также к карикатурным психологам, а также съемками телевизионного ток-шоу «Такого не бывает» (пародирующего, разумеется, программу Андрея Малахова), пока наконец Степа не обретает вновь Матильду—Сашу, Зина не выбрасывает ту / того в окно, Степа не прыгает следом — и наконец воссоединяется с предметом своей страсти окончательно, сам превратившись в черепаху (пьеса целомудренно умалчивает, какого пола).

Вся эта высосанная из пальца ерунда (еще и безграмотная — текст выложен на сайте автора), как положено у графоманов, так и пышет высокими идеями. Например, что нынче люди к животным относятся лучше, чем друг к другу. Или что никто никого не слышит. И прочие зады европейской драматургии про некоммуникабельность, абсурд человеческих отношений, конфликт между тонкой душой и мещанским миром и т. п., которые наконец достигли даже и Когалыма.

Допустим, в режиссерском театре пьеса — не главное, она может быть лишь отправной точкой для создания самостоятельного режиссерского текста. Но режиссура г-жи Казаковой сводится к попыткам подпереть и скрепить рассыпающийся драматургический материал натужной анимацией: видео почеркушками, световыми эффектами, танцами (бездарно поставленными и скверно исполненными), изобильными, но бессмысленными переменами костюмов (притом художник Стефания Граурогкайте, как и всегда, оформляет не конкретный спектакль, но мир собственных грез и фантазий — почему, например, продавщица зоомагазина одета в стильные бесформенные богемные наряды?).

Способ существования актеров столь же натужен, это не психологический реализм, не поэтическая условность, не эксцентрический гротеск, но обыкновенное, как принято в Комедии, кривлянье (особенно отвратительно оно у артиста Русскина, изображающего некоего полусумасшедшего экстрасенса). Жалко Александра Матвеева (Степа) — у него, несомненно, есть индивидуальность, но профессии его не научили, он строит большую роль на трех красках, главная из которых — моторная истерика…

Впрочем, одно приращение режиссерского смысла к пьесе имеется: в конце учинен дивертисмент проецирующихся на задник фотографий котяток, тигряток, щеночков и прочей душещипательной пошлости. Вероятно, г-жа Казакова всерьез полагает, что, как исстари шутили, зритель тут — это покупатель Елисеевского магазина.