Пьеса «Какая грусть, конец аллеи…» была впервые поставлена Габриадзе в 1993 году в Швейцарии с Наташей Пари (женой Питера Брука) в главной роли. В Петербурге спектакль поставил Андрей Калинин — друг и соратник главрежа Александринки Николая Рощина, как режиссер, отметившийся в нашем городе двумя работами, не сказать, чтобы нашумевшими.

Читатель, который хоть как-то знает творчество Габриадзе и бывавший на Новой сцене, уже, вероятно, озадачен. Не странно ли: суперсовременное дизайнерское пространство и сочинитель хрупкого рукотворного мирка, воспевающий уходящую «антикварную» натуру? Ведь и в этой пье¬се действие происходит на погосте, где памятники живут своей жизнью, более теплой и человечной, чем внешний мир за кладбищенской оградой, в финале вторгающийся в эту обитель. Художником-постановщиком значится сам Габриадзе, в пику новомодному дизайну пожелавший соорудить на сцене старомодный театрик с подмостками и кулисами. Но при художнике указан ассистент — Юрий Сучков, и можно догадаться, что Габриадзе участвовал дистанционно, предоставил свои рисунки — эскизы, а Сучков это воплотил. Рукотворный рисунок Габриадзе узнается, но в действии эта сценография не «дышит» так, как в поставленных им самим спектаклях. Чувствуешь себя в музее перед полотном, допустим, художника эпохи Ренессанса, когда видно, что это — только «мастерская», сам он кистью не водил (или кисти его принадлежит столько-то процентов изображения).

Спектакли самого Габриадзе опровергают устоявшуюся сочинительскую логику: выбирается пьеса, ищется решение, утверждается сценография, распределяются роли… Кажется, все сочиняется одновременно, стихийно, и большой вопрос, что из чего произрастает: «картинка» из текста или наоборот. Если пьеса Габриадзе переходит в чужие руки, то, понятно, должно произойти особое совпадение индивидуальностей. О Калинине в нашем городе известно мало. Но понятно, что он режиссер театра формы, игры как осознанного приема. Прошел биомеханические штудии. Мне довелось видеть в Москве любопытного «Сталкера», поставленного в ключе масочного театра. Но Габриадзе всякий формализм (берем слово без негативного оттенка) и умышленность глубоко чужды.

У спектакля эффектный пролог — «театр в театре», дописанный автором уже в наше время (Габриадзе переработал пьесу к премьере). Александринские актеры играют оперных артистов, исполняющих финал «Травиаты»; на дворе годы сталинских репрессий, и два «сотрудника», показанные в кулисах, требуют администратора быстрей закончить спектакль: им надо доставить Мери, исполнительницу роли Виолетты, до поезда, отправить на каторгу. Поверх фонограммы оперного пения актеры произносят русский подстрочник («Разлуки нет, покинем край мы, где страдали, где все полно былой печали»), и контрапункт трагедии, разворачивающейся в жизни, и мелодрамы-мелодрамы, параллельно происходящей на оперной сцене, у Габриадзе ироничен. Он ведь предпочитает о самом трагичном и даже сентиментальном говорить без пафоса, легко, просто.

Но потом, когда действие переносится в середину 1950-х, и мы видим вернувшуюся с каторги Мери, которая работает электро¬сварщицей на кладбище, ироническая легкость, грустная улыбка автора утрачиваются. Актеры буквально принуждают нас сопереживать персонажам. Главная героиня, которая общается с памятниками как с живыми (а здесь они как в сказке одушевлены), из добрых побуждений является к мужчинам-памятникам под видом их жен, вернее, вдов. Чтобы тем потом не было так грустно и одиноко стоять. Но в этом кладбищенском «театре» не чувствуется юмора, авантюрности, все очень серьезно. Ольга Белинская, играющая Мери, — актриса стильная, техничная, рациональной природы, со здоровым прагматизмом. Но Габриадзе — автор, который требует простодушия, «наива», а это не сделать на одной лишь технике.

Вообще актеры работают честно, ощущается, что Габриадзе их увлек. В том, как играют своих персонажей-памятники Сергей Паршин и Игорь Волков, есть и трогательность, и ранимость. Но в спектакле нет большего, что бы распространялось на действие в целом, — нет атмосферы, личного интонационного строя, голоса режиссера, наконец. Зачем он вынул из архива этот текст? Не знаю, может, Калинин был поставлен автором в жесткие рамки, скован авторскими рекомендациями (это с мертвыми классиками можно вольничать, с живыми подчас не забалуешь), но в этой постановке не чувствуется воздуха и свободы.

Если в спектаклях режиссера Габриадзе слово возникает, кажется, импровизационно, не доминируя над остальным, то здесь — уста александринских актеров произносят что-то мертвенное. Почтительность к букве автора оборачивается литературщиной. Мы вязнем в скучной «говорильне». Наверное, в случае с таким «атмосферным» автором премьерные показы следует сопроводить словами: это надо пересмотреть, спектакль «раздышится», актеры еще «наберут». Возможно. И я обязательно это сделаю. Но положа руку на сердце, если бы не чисто профессиональный интерес, второй раз как простой зритель я бы ни за что не пошел.