В Театре им. Ленсовета выпустили спектакль «Чеховъ. Водевиль». Три драматургических текста классика — маленькие комедии «Предложение» и «Юбилей» и монолог «О вреде табака» — слились в один, и у них появился общий главный персонаж: герой, что называется, «с судьбой», нелегкой, местами отчаянно смешной, но, по большому счету, безнадежно несчастной.

Год назад режиссер Андрей Прикотенко, отсутствовавший в Петербурге почти 10 лет, поставил в Балтийском доме спектакль «Лерка»: три пьесы уральского драматурга Василия Сигарева превратились в три «серии» одной истории с единой героиней — простодушной вокзальной проституткой, потом челночницей, наконец, вдовой нувориша. История была подчеркнуто вымышленной, но в Лерке Ульяны Фомичевой всякий представитель последнего поколения пионеров и комсомольцев узнавал девчонку с нашего двора.

С Чеховым Андрей Прикотенко формально поступил так же — причем, подчеркнуто, нарочито, сознательно. Прием, сработавший с автором-современником теперь применяется к драматургу-классику, что воспринимается как следующий уровень сложности в одной и той же игре. И цель у режиссера вроде бы прежняя: рассказать не три «анекдота», а одну быль, где главный персонаж проживает на глазах у зрителя годы, десятилетия. Попросту говоря — жизнь. А наблюдать за мгновениями жизни — вовсе не то, что смаковать подобранные одна к одной смешные и сочные подробности одного дня.

В меру упитанный герой Александра Новикова — Ломов Иван Васильевич, приехавший к своему старому приятелю, милейшему Степану Степановичу Чубукову (Евгений Филатов) свататься за его дочь, появляется перед публикой во фрачной паре и детской вязанной шапочке, которую, видимо, от волнения забыл снять. И с трогательным младенческим простодушием демонстрирует все свои недостатки: нервный тик, превращающий милое лицо с пухленькими щечками в маску босховского уродца, «выстреливающую» ногу, одышку как симптом сердцебиения. Мелкие физические изъяны героя чеховского, пожалуй, и вовсе надуманные, отменный комик Новиков превращает практически в клоунаду, слишком веселую и эксцентричную, чтобы этот Ломов вызывал сочувствие. И вот это нелепое, презабавное существо, оказывается, имеет мечту: жениться и успокоиться на крепком женском плече рядом с увесистым старым комодом — братом-близнецом комода из «Лерки», среди ярко-красных луковиц, праздничными гирляндами развешенных вокруг. Детали идеалистического быта Прикотенко (режиссер принял участие в сочинении сценографии наравне со штатным художником театра Марией Брянцевой) дотошно: тут и бочка, и плетеные корзины, и сверкающее позолотой кресло. И все это выглядит так, как в туристических русских деревнях — словом, как мечта о доме.

Девица, в свою очередь — все та же уникальная Ульяна Фомичева, которая после премьеры «Чеховъ. Водевиля» будет работать в Театре им. Ленсовета, — олицетворяет мечту о женщине-крепости: коня на скаку точно остановит и мужа ему в пару в телегу впряжет. Так что знаменитый спор о том, кому принадлежит пустынная местность Воловьи лужки, превращается в натуральный смертный бой. А уж когда дело доходит до спора о том, чей охотничий пес лучше, жениху остается только спрятаться в шкаф-комод, откуда вслед за тем появляется скелет. Чеховская шутка разбивается не столько даже о психологический образ «скелета в шкафу», сколько о мифологический образ смерти, который слишком очевидно рифмуется режиссером с мотивом женитьбы. Финал первого действия — это уже совсем морок в розовых тонах: детские и кроватки и пеленки заполняют сцену под песню Налича «Ночь, мы вдвоем грустим».

Режиссерская мысль, как видите, читается ясно, структура выглядит крепкой, но слишком тяжелой для чеховского текста, и текст буквально с пролога начитает мстить: выглядеть вызывающе самодостаточным, отторгать отсебятину и своим искрометным юмором опрокидывать на обе лопатки всякую тяжеловесность. При этом, спектакль, как ни странно, не теряет смысла, а во втором действии драма заявляет о себе все отчетливей. Сюжет чеховского «Юбилея» здесь изменен до неузнаваемости, а образы в новой трактовке, наоборот, узнаются отлично.

«Кузьма Николаевич Хирин, бухгалтер банка, старик», который у Чехова выглядит тенью директора банка Шипучина и тихонько наслаждается своей кратковременной значимостью (он один может до прихода акционеров свести дебет с кредитом, а может и не свести), в спектакле — все тот же Ломов. И тут уже вместо бытовой сценки Прикотенко в тесном сговоре с артистами разворачивает целую фантасмагорию. Упомянутого Шипучина, хозяина массивного стола с львиными мордами на дверцах, играет Олег Андреев. Это щеголеватый представитель «золотой молодежи», который передвигается танцующей походкой, а слова «банк», «жбан» и «Ши-пу-чин» проговаривает так, точно отбивает ритм вечно звучащей внутри него джазовой мелодии. Идти с песней по жизни Шипучин — Андреев ни за что не смог бы, кабы Ломов — Новиков не корпел денно и нощно над балансом. Александр Новиков во втором действии играет едва ли не «человека из подполья» Достоевского. Сбежав от розовой пошлости и выгородив себе угол прямо под носом у начальника, он на продавленном кресле за обшарпанным бюро чувствует себя маленьким наполеончиком, которого, правда, съела не идея тщеславия и мирового господства, а женофобия на грани психопатии.

Дальнейшие события настолько невероятны, что их хочется отнести на счет разыгравшегося больного воображения Ломова. Назойливая Танюша (Александра Камчатова), жена Шипучина, в эффектном неглиже атакует мужа, вспрыгивая на массивный стол, явившаяся в кабинет просительница Мерчуткина (Галина Субботина) кормит Шипучина курицей и поит чаем из термоса, а потом пытается отдаться ему прямо в кабинете. А совсем обезумевший Ломов, выкрикнув: «Полный банк баб!», — то наступает на женщин с ножом, то выталкивает взашей, явно воспринимая их как захватчиков-гуманоидов, подлежащих безжалостному уничтожению. Между тем, эта самая Танюша с такой умоляющей гримасой протягивает купюру Мерчуткиной, чтобы та поскорее удалилась, а она (жена директора банка) смогла продолжить свой монолог, что не посочувствовать этой птичке в золотой клетке, лишенной возможности поговорить, невозможно. Как, впрочем, и жене уволенного служащего Мерчуткиной, окончательно потерявшей ориентацию в чиновничьем пространстве, не понимающей, где же все-таки и какими методами искать справедливости.

Спектакль Андрея Прикотенко «Чеховъ. Водевиль» однозначной удачей никак не счесть, но он привлекает дерзостью затеи, смелостью исполнителей и мастерски подмеченными сегодняшними психологическими проблемами. Это трудное театральное счастье, обретенное, как ни крути, а все же в борьбе с Чеховым. Борьбе местами безнадежно проигранной, а местами сведенной в достойную ничью.

Например, в финале. После монолога «О вреде табака», который Александр Новиков читает как фарсовый реквием по герою (и этот жанр отличному артисту тоже подвластен), на сцене появляется унылое безликое существо в сером прикиде, и в нем совершенно не узнать бой-бабу Ульяны Фомичевой из первого действия. И вот две расплывчатых, бесформенных массы глядят в зал поблекшим взором, а в атмосфере повисает совершенно чеховское ощущение: «Пропала жизнь».