В Театре на Васильевском прошла премьера «Веселенькой пьесы о разводе». Правда, весело не было. Грустно — тоже. Было странно, хотя речь шла о потере первой любви. Какие уж тут могут быть шутки…

Начать анализ этого спектакля очень просто. Буквально на поверхности лежит антифразис в названиях спектакля и пьесы. Славный драматург, писатель и историк Эдвард Радзинский в 1973 году написал «Монолог о браке», и ставили пьесу в советских театрах под соусом знаковой цитаты оттуда: «Не трогайте первых браков, это браки детей». Денис Хуснияров, родившийся в 1980-м году, полагает, что хорошее дело браком не назовут. И ставит в афишу ерническое «Веселенькая пьеса о разводе», переиначив слегка авторский подзаголовок. Ничего себе веселье: у автора последняя реплика главного героя — крик: «Перестаньте! Я не могу больше над этим смеяться. Я же люблю тебя!» И так — три раза, исступленно, страдальчески. Это перекличка с пьесой Александра Володина «С любимыми не расставайтесь» (написанной также задолго до рождения режиссера Хусниярова, в середине 60-х) и финальной троекратной мольбой-претензией героини «Я скучаю по тебе!»

Пауза. Мелодраматичный вздох. Однако продолжать разбор сложнее. Вопросов больше, чем ответов. Взять хотя бы декорации художника-постановщика Елены Дмитраковой, лауреата премии «Золотой софит» за сценографию к хиту Театра на Васильевском «Русское варенье» по пьесе Людмилы Улицкой. Дмитракова — умница и фантазерка — тут скупа и скромна, причем нарочито. У Радзинского в ремарках — только столики в кафе «Вареники» (веселенькое название), стулья и телефонные аппараты. В спектакле, помимо ретро-телефонов и столов а-ля советская столовка — с нарезанными листочками плотной бумаги вместо салфеток, запихнутыми в граненые стаканы, — возникает карусель. Вертушка сия — наподобие дверей в универмаге «Пассаж» или в торговых комплексах «Мега» (только там — из стекла, на сцене же — из прозрачного пластика). Причем на прогоне она стояла на полу и громыхала, за это на премьерном показе ее водрузили на круг из линолеума. Тот принялся пузыриться, складки не позволяли крутить эту штуку с нужной скоростью, артисты, стоя в отсеках вертушки, чуть не падали. Им приходилось обыгрывать происходящее мимикой: дескать, с трудом дается круговорот людей в социуме… И только было критики возрадовались такой явной подводке к режиссерской мысли, как после антракта линолеум исчез, и все пошло как по маслу.

На стенках из оргсткела, что предсказуемо, персонажи рисуют предметы или пишут слова каким-то странным толстым белым фломастером, чтобы затем другие герои эту «наскальную живопись» ожесточенно стирали мокрой тряпкой (о, бытовуха превалирует над лирикой). Прием старый, удобный, затертый (пардон за элементарную «связку»), однако публике нравится.

Хуснияров — свежий выпускник петербургской Театральной академии, курса Семена Спивака. У мастера же своего уверенно начал три года назад. Его дебютом на большой сцене Молодежного театра на Фонтанке стал выпускной спектакль по пьесе Алексея Арбузова «Жестокие игры», что стало репертуарной удачей. Пришедши к Анджею Бубеню в Театр на Васильевском (туда многие «ходят» за поисками своей творческой ниши), Хуснияров не то успокоился (а рановато, милостивый государь), не то решил выглядеть нарочито спокойным (ибо так, со спокойным достоинством, наверное, и подобает держаться и работать настоящим режиссерам). И вышла у него пресноватая, успокоенная работа. Тема — близка по возрасту, текст — словно на соседской кухне подслушанный (уж не мерещится ли Хусниярову в произведениях поколения отцов «новая драма»?), а результат — тих и бесстрастен, как туман.

Видимо, жесткая рука и дрессура необходимы в профессии, которая и сорокалетних почитает молодежью. Режиссер — он или личность, и тогда держитесь, люди, крепче за поручни, или мастеровой, который не авторские работы делает, а потоковые, без искры. Нормальные. Но что может быть в трепетном искусстве театра хуже понятия средненькой нормы?

Интересно, что Хусниярову нравится (в режиссерском понятии, то есть — цепляет) созданное драматургами и сценаристами во времена юности его родителей, когда его самого еще на свете не было. Почему 30-летний режиссер черпает вдохновение в советских пьесах 60-х и 70-х годов? Так, наверное, привлекает школьниц поэзия. Так убегают юноши от реальности в какую-нибудь битломанию. И хочется погладить их по голове и сказать что-нибудь вроде: «И это пройдет» или «Ты беременна — это временно». Сергей Агафонов (главный герой — Он) по привычке, приобретенной еще несколько сезонов назад в спектакле Театра комедии «Гарольд и Мод», выступает хрупким мальчиком-одуванчиком. Но и только. Екатерина Рябова (главная героиня — Она) — вовсе без харизмы. По задумке ли это «девушка без адреса» или по недомыслию? Не знаю, но оба они не терзаются совершенно, хотя молодоженам положено.

Хореографии Анны Озерской, питомицы школы современного танца «Каннон Данс», девушки с характером, в профессии дерзкой и самодостаточной, тут что-то не видать. У автора, читаем, указано: «По жанру комедия и мюзикл, должно быть». У хореографа в ответ на это есть один-единственный рок-н-ролл. Так себе танцульки. Формальные. Далее звучит (а почему, собственно, не рок, не советская попса или не «Битлы», раз уж костюмы и реквизит недвусмысленно намекают на приметы эпохи?) фоном лишь джаз в версии «лайт». Формализма как такового больше нет, ибо нельзя так отозваться о нескольких картинках вычурных, броских, «постановочных» из категории «радость театрального фотографа».

Несколько моментов способны тут порадовать человека, выстраивающего для афиш и программок кадр. Вот на авансцене стоит аквариум, полный красных яблок (внимание: тема Адама и Евы, тем паче, речь у автора идет о рае земном, таково и название одной из частей пьесы). Ночь любви — до боли театрализованная сцена взаимодействия Его и Ее посредством катания по полу и разгрызания этих яблок. После потери таким способом невинности фрукты подметает шваброй бесстрастная официантка из вышеупомянутого кафе «Вареники».

И еще одна сцена зрелищно красива до неприличия. Конец первого акта — ссора (первая серьезная размолвка молодых супругов под активное одобрение ворчливой тещи), решена как неудавшаяся попытка совместного ведения хозяйства. Она встает на стул, чтобы вешать (на вертушку из оргстекла — чтобы вода «смыла» нарисованное «прошлое») мокрое белье. Он берется ей помогать, но будучи погружен в свои высокие и восторженные, телячьи просто юные мыслишки, кидает в Нее белье, не отжимая. Сначала рассеянно кидает, затем с ожесточением швыряет. Брызги летят во все стороны, свет выхватывает Его и Ее, остальная сцена погружается в темень, получается черно-белая феерия под пронзительную музыку… Жуткая красота. Привет (или реверанс?) всем старшим коллегам, яркий прием с бельем и водой не однажды использовавшим. Ну и?.. И ничего. Антракт. А потом снова — пресно.

Они дистанцируются, создатели и участники этого спектакля. Они холодны — и мы отвечаем им, глядя на воображаемый градусник: 36,6 — ничего не болит.

Давайте же текст произносить со смыслом (осознанно, с актерским оправданием), как делает это Заслуженная артистка Надежда Живодерова в роли Матери. И не потому, что актриса со званием и опытом — сценическим и человеческим. Не только поэтому. Лишь она одна на сцене нутром чует, что история брака и развода должна быть теплом сердечным согрета.