«Царская невеста» Николая Римского-Корсакова стала последней премьерой сезона 2017/2018 года на сцене Санкт-Петербургского детского музыкального театра «Зазеркалье».

Одноименная драма Льва Мея, положенная в основу либретто Римского-Корсакова и его ученика Ильи Тюменева, повествует о трагических событиях, произошедших во времена далекие и мрачные, в период правления Ивана Грозного. Но, несмотря на историческую канву и живописный исторический антураж (художник-постановщик Владимир Фирер), спектакль не становится отстраненным взглядом в глубь веков или лубочной картинкой, извлеченной из пыльного сундука. Пространство и время в трактовке художественного руководителя «Зазеркалья» Александра Петрова — категории, не поддающиеся ограничению; главным посылом постановки становится тотальная несвобода и пренебрежение к личности. По мере развития сюжета мир, в котором доминирует грубая сила, где женщина не вольна распоряжаться ни своим телом, ни своей судьбой, где вековой уклад оправдывает самые чудовищные проявления, — все больше деградирует. А если определить происходящее на сцене одним словом, слово это будет — беспросветность. Нет не только пресловутого света в конце тоннеля, но и малейших проблесков того, что хоть как-то можно ассоциировать с надеждой.

В спектакле много эпизодов, в разнообразных формах демонстрирующих крайнюю степень одичания — от жесткой сцены разгрома боярской усадьбы до активного неприятия представителями «темных» сил (Грязной, Малюта) молодого боярина Лыкова — адепта прогрессивных взглядов. Общая гнетущая атмосфера усугубляется перманентным появлением странного всадника с черепом вместо лица, то ли взирающего на происходящее, то ли являющегося незримым двигателем событий. В свете то и дело вспыхивающих в обществе дискуссий о роли личности в истории, о пределах допустимого в деяниях этой личности, и о целях, которые оправдывают средства, полуистлевшая фигура Ивана IV — а царское облачение явно указывает, что это он, — становится символом не конкретной эпохи, а всех последующих эпох.

Многомерный и противоречивый образ Григория Грязного, наиболее близкий музыкальной драматургии оперы, создал солист Санкт-Петербургского камерного музыкального театра «Санкт-Петербург Опера» Алексей Пашиев. Грязной Пашиева — своевольный, властный, обуреваемый необузданными страстями. Чувства прорываются изнутри, окрашивая каждую фразу, свобода звуковедения и четкость фразировки сочетаются с сильным эмоциональным напряжением; порой его густой, темно окрашенный баритон звенит, словно натянутая струна. Грязной Виктора Коротича совсем иной, в облике и игре артиста есть нечто декадентское, мятущееся, и влечение к Марфе выглядит одержимостью, наваждением. Отличного качества баритон Коротича звучал стабильно и ровно.

Идеальной Марфой стала Ольга Васильева. Нежная и поэтичная, она не перестает быть средоточием света, даже теряя рассудок. Ария «Иван Сергеич, хочешь, в сад пойдем?» решена постановщиком предельно жестко, исполняя ее, Марфа-Васильева ласкает отрубленную голову возлюбленного, брошенную к ее ногам Грязным, вновь и вновь гладит хрупкими пальчиками дорогие черты. Но в глазах ее нет безумия, они прозрачны и чисты, как прозрачно ее кристально чистое лирико-колоратурное сопрано, заставляющее вспомнить строки Бориса Асафьева: «…лучшие мелодии „Царской невесты“ возникают, как вздох из глубины сердца».

Все исполнительницы партии Любаши — Екатерина Курбанова, Анастасия Мещанова, Эмира Дахлия — вокально хороши, но наиболее цельный образ получился у Курбановой. Яркая, вызывающе красивая, несмотря на положение «полюбовницы», Любаша — Курбанова не готова смириться с выпавшей ей долей. Любовь к Грязному становится для нее роковой, ненависть к сопернице толкает на страшное деяние. В словах «Ты на меня, красавица, не сетуй! Купила я красу твою, купила…» — жалость не к обрекаемой на страдание безвинной девушке, а к себе, заплатившей горькую позорную цену. Когда страшная тайна раскрыта и Любаша с вызовом бросается к Грязному: «Ну, что ж, убей скорей!», меццо-сопрано Курбановой звучит почти исступленно, придавая тембру особую выразительность, но без малейшего напряжения и крикливости.

Крупной актерской удачей можно назвать исполнение партии лекаря Бомелия Дмитрием Калякой, продемонстрировавшим помимо великолепного тенора широчайшую палитру эмоциональных проявлений, менявших окрашенность голоса, пластический рисунок и темпоритм движений. Зловещего, жестокого, но не лишенного человечности Малюту Скуратова талантливо воплотил обладатель прекрасного баса Андрей Удалов.